Она впала в странное оцепенение и наблюдала за пиром будто со стороны, словно она парила над длинным столом где-то под самым куполом шатра. Когда отец коснулся ее локтя, показывая, что пора уходить, она посмотрела на него, не вполне осознавая, что от нее хотят, и Багатур-тархану пришлось схватить дочь за плечи и, встряхнув, поставить на ноги насильно. Саркел не отводил от нее требовательного, вопросительного взгляда, но отец решительной, твердой рукой увел ее за собой, не позволив ни разу обернуться. Как будто она собиралась! Иштар могла покляться, что ей вслед прозвучал разочарованный, горестный вздох.

Багатур-тархан до синяков сжимал локоть дочери, буквально волоча за собой Иштар, ноги которой заплетались. Она едва поспевала их переставлять, пытаясь окончательно не отстать от отца. Спину прожигал прощальный взгляд Саркела. Наверное, он так и стоял на своем месте и смотрел ей вслед, сжимая в бессильной злобе кулаки. Интересно, до чего они договорились с отцом? И почему он не отдал ее русу, как делал уже множество, множество раз?.. Торгуется с ним? Показывает свою власть? Хочет подразнить дерзкого, вспыльчивого Саркела?..

— Можешь быть умницей, когда захочешь, — с удивлением бросил ей напоследок Багатур-тархан, передав из рук в руки солдату, охранявшему ее палатку.

Тот обвязал лодыжку Иштар веревкой и позволил ей скользнуть под полог шатра. Она так устала, что тотчас рухнула на подстилку из дубленой кожи и зарылась носом в меховое покрывало, блаженно прикрыв глаза. Через какое-то время головокружение ее отпустило, и Иштар смогла приподнять голову. Она жалела, что оказалась слишком слабой и не смогла вникнуть во все, что обсуждали Багатур-тархан. Жалела, что собственное тело ее предало, и их разговор запомнился ей обрывками неполных фраз. Прошли те беспечные времена, когда она легкомысленно не прислушивалась к разговорам мужчин.

Ей хотелось пить, и Иштар привстала на локтях, оглядываясь. В шатре рабыни оставили на ночь кувшин с водой и ненавистные лепешки. Она уже собралась встать, когда раскрытой ладонью нащупала что-то в меховом покрывале. Секунда, и у нее в руках оказался цветок, неведомо как появившийся в шатре. Она судорожно огляделась, словно человек, который его принес, каким-то чудом еще мог быть внутри.

Конечно же, рядом с ней никого не было.

Иштар осторожно погладила нежные лепестки кончиками пальцев и расплакалась впервые за все время, прошедшее со дня, как ее поймали люди Багатур-тархана.

* напоминание о том, что Барсбек иногда называет Иштар Чичек, а Чичек переводится как «цветок».

Девка в тереме VII

За хлопотами Звенислава не заметила, как прошла осень и наступила зима. Казалось, только недавно водили последние хороводы*, прославляя Макошь*, а уже того и гляди, вот-вот наступит Карачун*.

У нее изрядно прибавилось забот с того дня, как в терем из разоренного княжества приехали ее двухродные брат с сестрой, потому не мудрено, что Звенислава совсем замоталась и потеряла счет времени. С Рогнедой у них так ничего и не наладилось, лишь хуже стало. Она решила оставить сестру. Коли любо той в горнице сидеть день деньской да от людей прятаться, добро. Звенислава ей мешать не станет.

Хранила она в сердце робкую надежду, что гордая, неуступчивая княжна отойдет со временем, обогреется. Да одумается, за слова все дурные свои прощения попросит. А вот с младшим братцем, ныне князем Желаном Некрасовичем, она, напрочь, немало времени проводила. Он присоединялся к их с Чеславой конным прогулкам пару раз в седмицу, как было меж ними давно заведено, и они степенно объезжали густой ладожский лес. Звенислава частенько приходила в избу, которую заняли остатки некогда большой дружины князя Некраса, туда же заглядывал живший в тереме Желан, и вместе с воеводой Храбром и его сыном они вспоминали давние, славные времена.

Вот так незаметно, за привычными хлопотами, и настала пора долгих зимних посиделок. Каждый вечер открывались ведущие в терем ворота, и кмети с отроками выскальзывали с княжьего подворья, направляясь в городище, где в избах их заждались любушки да подружки.

Звенислава улыбалась, наблюдая за ними, и немного, самую малость, завидовала. Из прежней девичей жизни больше всего она скучала по бесконечным зимним посиделкам, когда рано темнело, и парни с девушками набивались друг к другу в избы, коротая за работой и забавами долгие вечера. Теперь же ей оставалось лишь украдкой вздыхать, когда со двора порой доносились взволнованные, радостные голоса спешащих в городище кметей.

— Хочешь, сходи и ты, — как-то раз предложила она Чеславе, когда они обе оказались вечером на крыльце.

Звенислава заметила внимательный взгляд, которым воительница одарила гомонящих кметей, и решила, что может, ей хочется присоединиться ко всеобщему веселью.

— Только всех из избы распугаю, — равнодушно отозвалась Чеслава и поправила повязку на лице.

Княгиня лишь вздохнула.

На вторую седмицу зимы Ярослав велел провести Посвящение, и выдержавшие испытание отроки стали отныне кметями. Был среди них и Горазд, за которого Звенислава от души порадовалась. Она еще помнила, как давно-давно, в дядькином тереме, он спутал ее со служанкой и велел принести чистых повязок для своего князя. А потом краснел и бледнел, не решаясь посмотреть ей в глаза, и извинялся, все пытаясь выведать, как ее зовут. Теперь же она стала княгиней и вручала ему, отроку, прошедшему Посвящение, дар вслед за тем, как Ярослав своими руками в первый раз затянул на нем мужской воинский пояс.