— Да… — протянул воевода Храбр, разрубив воцарившуюся тишину. — Вот так баснь ты рассказала нам, знахарка.

— Позабавила вас?

— Никогда ее не слыхал прежде, хоть вырос там неподалеку, — сказал кто-то из кметей.

— Страна норманнов — суровый край, — госпожа Зима пожала плечами. — И не такое случалось.

— Довольно на сегодня, — князь оборвал ее на полуслове. — Довольно басен, изрядно засиделись мы нынче. Выдвигаемся с восходом солнца, — он встал, одернув полы плаща, и кмети поднялись ему вслед.

Но они не спешили расходиться и, дождавшись, пока князь отойдет от костра, расселись вновь, разом заговорили. Токмо отрок Горазд пошел за своим господином.

— Нам тоже пора уже, — Звениславка осторожно тронула знахарку за плечо. Ей казалось неправильным засиживаться у костра, если князь уже ушел.

— Идем, дитятко, — кивнула та.

Палатку для женщин поставили в самом центре лагеря, окружив ее менее пышными и громоздкими палатками кметей. Даже у князя была меньше, а ведь он делил ее со своим воеводой да отроком, спавшим у входа.

Драгомира Желановна уже спала, укрывшись плащом с головой, а вот чуткая Устя проснулась, заслышав их шаги. Она развязала Звениславке шнуровку на платье и помогла умыться принесенной из ручья водой.

— Князю твоя баснь пришлась не по нраву, госпожа, — сказала Звениславка, когда они улеглись.

— Он князь, — судя по голосу, знахарка улыбалась. — Ему нет дела до басен чужой женщины.

— И все же он осерчал.

Звениславка натянула повыше плащ и закрыла глаза. Чем дальше они уезжали на север, тем прохладнее становились ночи. Вот-вот они покинут степь и выедут на широкий трактат, название которого она не запомнила. Их путь будет пролегать сквозь густой лес, а после они обойдут дальней дорогой гиблые болота. Каждый новый день будет холоднее минувшего, и через пару седмиц в Ладоге они встретят осень, и деревья окрасятся в золотисто-багряные цвета.

Сквозь неплотные стены палатки до Звениславки доносились звуки ночного лагеря. Она слышала, как где-то поблизости переговаривались кмети, ржали в отдалении лошади, ветер шуршал высокой травой, и стрекотали сверчки. Никогда прежде она не испытывала подобного, не уезжала так далеко от дома, не покидала терем. Она и за частокол-то выходила редко, а теперь перед ней раскинулся, лежал под ногами огромный неведомый мир. У Звениславки перехватывало дыхание всякий раз, как она об этом думала. Знахарка рассказывала ей про Ладогу, про торг и княжий терем, и она уже воображала себя среди купцов и просторных гридниц, и в собственных горницах, заставленных сундуками с приданым, которым нагрузили нынче множество повозок.

Ночью она проснулась будто от толчка. Открыла глаза и поняла, что место по левую руку от нее, место знахарки, пустует. Она провела ладонью по ткани: холодная. Значит, госпожа Зима ушла давно. Мало ли по какой нужде.

Звениславка закрыла глаза и приказала себе спать. Лагерь просыпался рано поутру, еще до восхода солнца, и времени на сон оставалось немного. Так что лучше ей заснуть прямо сейчас.

Легко сказать! Как назло, спать ей совершенно перехотелось. Знахарка все не возвращалась, и Звениславка долго лежала с ясными, широко открытыми глазами, пока, наконец, не села с тяжелым вздохом на покрывале. Пригладив волосы, она потихоньку подняла плащ, которым укрывалась, и вылезла из палатки, слегка откинув полог. Глубокая ночь встретила ее прохладой, и она поежилась, плотнее запахнула полы плаща.

Яркая, полная луна освещала лагерь, и было почти также светло, как и днем. Ее свет отражался в расставленных вокруг палатках, отливая расплавленным серебром. В полнейшем одиночестве Звениславка медленно пошла вперед, ступая тихо и осторожно. Она чувствовала на себе чужой взгляд: верно, дозорные несли свою стражу. Искала ли она знахарку потому, что и впрямь волновалась за нее, или же ее снедало жгучее, постыдное любопытство? Себе врать не приходилось, и потому Звениславка, хоть и прикусила смущенно губу, все же продолжила свой путь.

Костер давным-давно догорел, и на его месте лишь слабо тлели почти черные угли. Она прошла мимо него и вдоль повозок, когда под ногами что-то блеснуло, отразив яркий лунный свет. Не особо размышляя, Звениславка склонилась посмотреть. В пыль была втоптана какая-то цепочка, и, потянув за нее, она подняла с земли чужой оберег. Покачиваясь, висел на цепочке увесистый молот. Она стиснула ладонь и зачем-то положила оберег в поясной мешочек, спрятанный в пышном подоле платья. Наверное, потерял кто-то из кметей, рассудила Звениславка. Больше некому. Она знала, что молот был символом Перуна, знаком воинов.

Она искала знахарку, а нашла оберег. Улыбнувшись, Звениславка свернула на тропинку, ведущую к ручью, и через пару шагов застыла, вмерзла ногами в землю, будто вкопанная. Вода в ручье из-за лунного света казалось темно-серой, почти черной. Посреди ручья, по колено в воде спиной к берегу стояла знахарка. Распущенные черные с сединой волосы укрывали ее едва ли не до пят, словно длинный плащ. Она что-то держала в руках — что-то, ярким серебряным отблеском вспыхнувшее под лучом лунного света.