Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 2. Стихотворения. Поэмы (1910–1913)
вернуться

Гумилев Николай Степанович
Шрифт:

113

На вечере Верхарена Со мной произошла перемена, И, забыв мой ужас детский (перед Вами), Я решил учиться по-немецки.

114. Старые усадьбы

Дома косые, двухэтажные, И тут же рига, скотный двор, Где у корыта гуси важные Ведут немолчный разговор. В садах настурции и розаны, В прудах зацветших караси, — Усадьбы старые разбросаны По всей таинственной Руси. Порою в полдень льется по лесу Неясный гул, невнятный крик, И угадать нельзя по голосу, То человек иль лесовик. Порою крестный ход и пение, Звонят во все колокола, Бегут, — то, значит, по течению В село икона приплыла. Русь бредит Богом, красным пламенем, Где видно ангелов сквозь дым... Они ж покорно верят знаменьям, Любя свое, живя своим. Вот, гордый новою поддевкою, Идет в гостиную сосед. Поникнув русою головкою, С ним дочка — восемнадцать лет. — «Моя Наташа бесприданница, Но не отдам за бедняка». И ясный взор ее туманится, Дрожа, сжимается рука. — «Отец не хочет... нам со свадьбою Опять придется погодить». Да что! В пруду перед усадьбою Русалкам бледным плохо ль жить? В часы весеннего томления И пляски белых облаков Бывают головокружения У девушек и стариков. Но старикам — золотоглавые, Святые, белые скиты, А девушкам — одни лукавые Увещеванья пустоты. О Русь, волшебница суровая, Повсюду ты свое возьмешь. Бежать? Но разве любишь новое Иль без тебя да проживешь? И не расстаться с амулетами, Фортуна катит колесо, На полке, рядом с пистолетами, Барон Брамбеус и Руссо.

115. Разговор

Георгию Иванову

Когда зеленый луч, последний на закате, Блеснет и скроется, мы не узнаем где, Тогда встает душа и бродит, как лунатик, В садах заброшенных, в безлюдье площадей. Весь мир теперь ее, ни ангелам, ни птицам Не позавидует она в тиши аллей, А тело тащится вослед и тайно злится, Угрюмо жалуясь на боль свою земле. «Как хорошо теперь сидеть в кафе счастливом, Где над людской толпой потрескивает газ, И слушать, светлое потягивая пиво, Как женщина поет “La p’tite Tonkinoise” [3] . Уж карты весело порхают над столами, Целят скучающих, миря их с бытием. Ты знаешь, я люблю горячими руками Касаться золота, когда оно мое. Подумай, каково мне с этой бесноватой, Воображаемым внимая голосам, Смотреть на мелочь звезд; ведь очень небогато И просто разубрал Всевышний небеса». Земля по временам сочувственно вздыхает, И пахнет смолами, и пылью, и травой, И нудно думает, но все-таки не знает, Как усмирить души мятежной торжество. «Вернись в меня, дитя, стань снова грязным илом, Там, в глубине болот, холодным, скользким дном. Ты можешь выбирать между Невой и Нилом Отдохновению благоприятный дом. Пускай ушей и глаз навек сомкнутся двери, И пусть истлеет мозг, предавшийся врагу, А после станешь ты растеньем или зверем... Знай, иначе помочь тебе я не могу». И всё идет душа, горда своим уделом, К несуществующим, но золотым полям, И всё спешит за ней, изнемогая, тело, И пахнет тлением заманчиво земля.

3

«Крошка из Тонкина» (фр.). — Ред.

Стихотворения, приписываемые Гумилеву

116

На ступенях балкона Я вечером сяду, Про век Наполеона Слагая балладу. И пронесут знамена От Каэра к Парижу. На ступенях балкона Я их не увижу.

117

Мой прадед был ранен под Аустерлицем И замертво в лес унесен денщиком, Чтоб долгие, долгие годы томиться В унылом и бедном поместье своем.

118

Грустно мне, что август мокрый Наших коней расседлал, Занавешивает окна, Запирает сеновал. И садятся в поезд сонный, Смутно чувствуя покой, Кто мечтательно влюбленный, Кто с разбитой головой. И к тебе, великий Боже, Я с одной мольбой приду: Сделай так, чтоб было то же Здесь и в будущем году.

119

Кармен худа, коричневатый Глаза ей сумрак окружил. Зловещи кос ее агаты, Сам дьявол кожу ей дубил. Урод — звучит о ней беседа, Но все мужчины взяты в плен. Архиепископ из Толедо Пел мессу у ее колен. Над темно-золотым затылком Шиньон огромен и блестящ, Распущенный движеньем пылким Он прячет тело ей как плащ. Средь бледности сверкает пьяный Смеющийся победно рот, Он красный перец, цвет багряный, Из сердца пурпур он берет. Она, смуглянка, побеждает Надменнейших красавиц рой, Сверканье глаз ее вселяет В пресыщенность огонь былой. В ее уродстве скрыта злая Крупица соли тех морей, Где вызывающе нагая Венера вышла из зыбей.

120

Этот город воды, колоннад и мостов, Верно, снился тому, кто, сжимая виски, Упоительный опиум странных стихов, Задыхаясь, вдыхал после ночи тоски. В освещенных витринах горят зеркала, Но по улицам крадется тихая темь, А колонна крылатого льва подняла, И гиганты на башне ударили семь. На соборе прохожий еще различит Византийских мозаик торжественный блеск И услышит, как с темной лагуны звучит Возвращаемый медленно волнами плеск.

121

Над морем встал ночной туман, Но сквозь туман еще светлее Горит луна — большой тюльпан Заоблачной оранжереи. Экватор спит, пересечен Двенадцатым меридианом, И сон как будто уж не сон Под пламенеющим тюльпаном. Уже не сон, а забытье, И забытья в нем даже мало, То каменное бытие, Сознанье темное металла. И в этом месте с давних пор, Как тигр по заросли дремучей, Как гордость хищнических свор, Голландец кружится летучий. Мертвец, но сердце мертвеца Полно и молний и туманов, Им овладело до конца Безумье темное тюльпанов. Не красных и не золотых, Рожденных здесь в пучине тесной Т<...> что огненнее их, Тюльпан качается небесный.

Другие редакции и варианты

Варианты приводятся согласно порядку стихов в основном тексте. Под нумерацией строк (или строф) указывается источник варианта, оговоренный в комментариях. Если он не указан, это означает, что источник тот же, что и для предыдущего варианта.

Если текст ранней редакции коренным образом отличается от окончательного, он воспроизводится целиком. Авторская орфография не исправляется.

2

1, ПС 1923

Всё чисто для чистого взора,

5

Пойду я в далекие рощи,

7

Где б ельник корявый и тощий

12

С бескровным, землистым лицом.

14

Заклятьем венца и сумы,

16