Шрифт:
Черненко заметили. Его отчеты посланные на "верх", получали благосклонные оценки.
А мы по прежнему воюем против диких племен, откочевок и еще...
В этот день нас подняли по тревоге и мы помчались в чуджинское предгорье, устраивать очередную засаду.
Лошадей увели за небольшую возвышенность и мы залегли на горячей каменистой земле. Прошел час, я даже задремал от этой звенящей тишины. Вдруг раздался шум, скрип телег, шарканье ног, цокот копыт и разговор. Высовываюсь из-за камня и по национальным костюмам определил, что идут дунгане. Грязные, оборванные, в основном пешком, мало у кого есть тощая лошаденка, которая тащит телегу со скудным скарбом и больными детьми, дунганская беднота удирала за границу, спасаясь от голода, устроенного Голощекиным в Казахстане. На дорогу вышел начальник заставы.
– Эй, стой, - закричал он первым оборванцам.
Вал людей накатился на Комарова и послушно затих. Сзади прибывали все новые и новые мужчины, женщины и дети, они подходили и обречено замерли.
– Дунгане, - начал Комаров, - вы подданные Советской республики и как ее граждане должны жить с порядками и законами нашей страны. Дальше граница и она должна быть закрыта для всех, кто не имеет права ее переходить. Давайте решим миром. Отправляйтесь обратно, там на новых местах вы будете строить новую жизнь...
– Пропусти, начальник, - вразнобой на исковерканном русском, заныла и заголосила толпа.
– Сзади голодно, холод, дети умирают, мы умираем.
– Нет, не пропущу. Отправляйтесь назад.
Нищие дунгане обречено застыли и никто не пошевелился.
– Если сейчас не уйдете, я прикажу стрелять...
Но никто не шелохнулся. По прежнему мертвая тишина.
– Хрен с вами, подыхайте.
Начальник отошел за цепь.
– Внимание. Огонь.
Загрохотали выстрелы и исправно заработал пулемет новоявленного парторга заставы. Я поразился как умирали эти люди. Они стояли под расстрелом, неподвижные и молчаливые. Никто не побежал назад, не упал на землю, не спрятался за камнями и повозками, ни дети, ни взрослые, даже лошаденки, не дернувшись приняли свою смерть. А пулемет все работал и работал...
Я вскочил.
– Ребята, опомнитесь, - попытался повернуться лицом к цепи и тут же что то ударило меня в бок.
Мне показалось, что дьявольски улыбнулся казак Нечувайло, переведя ствол винтовки в другую сторону. Перед глазами стало все меркнуть и я повалился к земле.
Фельдшер на заставе, только оказал первую помощь, заткнув рану ватой и перемотав желтыми бинтами живот, он отказавшись вытаскивать пулю.
– Тебя, голуба душа, нужно отправлять в центральную больницу, я здесь бессилен что либо делать.
– Что то серьезно?
Фельдшер мнется.
– Черт знает, что там эта подлая пуля сделала, сидит где то внутри, вообще то ранение в живот неприятная штука.
Надо мной склонился Комаров.
– Как себя чувствуете, Петров?
– Хреново.
– Мне уже фельдшер все сказал, я тебя отправлю в Джаркентскую больницу.
– Хорошо.
– В сопровождающие дам Черненко. Его в центр переводят на партийную работу. Так что прощевай.
Больше никто из отряда со мной не простился.
Нудно скрипит фура. Черненко идет рядом и правит лошадьми, он как всегда, в своих знаменитых обмотках и маузером на животе.
– Кучер, зачем ты так дунган...?
– спрашиваю я его.
– Я те... не Кучер. Ты эту кличку... брось. А бандитов надо уничтожать.
– Это же шла беднота, мы же за нее отдавали жизнь в борьбе с белыми и польскими панами.
– Мы... за коммунизм. Те кто не хочет его строить, должны быть сметены. Классовая борьба... не утихает в нашем обществе и нам нужно всегда быть бдительными...
Боже, что он несет. Одни передовицы из газет. А Кучера действительно несло...
– Вот например, ты, потерял бдительность, доверился прокравшемуся в наши ряды шпиону. Враг не дремлет... Троцкистско, бухаринские...
Это он про кого? Про Лешку? Что же они гады с ним сделали?
– Ты про Коновалова?
– прерываю я его.
– Да. Он осужден, признался во всем...
– Откуда ты знаешь?
Жутко заныл живот. Где глухо пролетали слова Кучера.
– Партия все должна знать. Только партия ведет массы...
Я потерял сознание.
Кучер довез меня до Джаркента уже в критическом состоянии. Бросив фуру во дворе больницы, он сам тихонечко удрал...
Мне сделали операцию и после четырех месяцев лечения, медицинская комиссия признала не годным к военной службе.
1935 год.
Мы готовились к ноябрьским праздникам. В институте дым коромыслом, кругом вывешивались лозунги, готовились портреты вождей, распределялись обязанности среди студентов и преподавателей, кого и что необходимо нести на демонстрации.