–  Это еще зачем?!
– вырывалась я от него.

–  Не нужно быть гражданином страны, в которой такие ненормальные законы! Весь цивилизованный мир покупает и продает валюту - для этого построены банки, биржи, грандиозная финансовая система отношений между нормальными государствами… И это абсолютно легально. А у вас почему-то этого нельзя делать!.. Почему нужно сажать человека в тюрьму, если он поменял одну валюту на другую?!

–  Но у нас сажают не за обмен, а за спекуляцию! Это ты можешь понять?
– я невольно встала на защиту законов, через которые с ежедневным риском перешагивала в течение нескольких последних лет в советском союзе.

–  Я ничего не хочу понимать!
– закричал он.
– Я люблю тебя… Я не могу без тебя жить! Я не хочу быть без тебя!.. Мы поменяем тебе паспорт… Ты станешь подданной Швеции и ваши каннибальские законы не будут тебя касаться!

–  А мама?!

–  Я добьюсь того, чтобы мама переехала сюда, к нам! Сейчас это уже возможно - даже ваши об этом пишут! Только не бросай меня… Не уезжай… Тебя не выпустят обратно! Пока поймут, что ты не виновата, пройдет очень много времени!.. Я не переживу этого… Ты слышишь?..

–  Эдинька! Но там же больная мама!..

–  Мы пошлем ей самые лучшие лекарства! Самые дорогие! Я знаю, ты меня еще не любишь… Тебе просто надо было уехать оттуда… Но я же тебя люблю! Я не могу тебя потерять… Я сделаю все, что ты скажешь… Хочешь пить алкоголь - пей. Я боюсь только за твое здоровье. Хочешь, уедем в другую страну? В Австралию… В Новую Зеландию? Там всегда тепло…

–  Боже мой! Боже мой… Что же делать, Эдинька?!.
– прокричала я и, к удивлению многих шведов, наблюдавших за нами из окон и с тротуара, мы бросились в объятия друг к другу…

В дверях нашей ленинградской квартиры стояли Толя Кудрявцев, Миша и двое каких-то незнакомых - мужчина и женщина. Провожала их моя мама.

–  Одну секундочку, Алла Сергеевна, - сказал Толя и повернулся к мужчине и женщине: - Большое спасибо, товарищи. Думаю, нет нужды предупреждать вас, чтобы ничего никому…

–  Уж предупредили, - женщина старалась не смотреть на маму.

–  Все будет в ажуре, товарищ капитан, - пообещал мужчина.

–  Миша, проводи товарищей и подожди меня в машине.

Толя закрыл за ними дверь и сказал:

–  Алла Сергеевна, у меня к вам самый последний вопрос. Так сказать, не для протокола. Личный, если позволите.

–  Пожалуйста, - тихо проговорила мама.

–  Вы, действительно, не знали, чем занималась Таня до отъезда за границу?

Мама промолчала.

–  Неужели вы столько лет ничего не подозревали?

–  Я должна отвечать?
– Жалобно спросила мама.

–  Нет, - быстро сказал Толя.
– Как хотите…

–  Вы знаете, Анатолий Андреевич, может быть, вам это покажется странным и неубедительным… Но мы с Танечкой очень оберегали друг друга, - мама помолчала и твердо добавила: - очень.

–  Выздоравливайте, Алла Сергеевна. Всего вам доброго, - сказал Толя и вышел на лестничную площадку.

Козел со своей кодлой из пяти пацанов подошел к нашему подъезду, когда толина машина отъехала от дома. Козел посмотрел ей вслед и протянул компахе пачку американских сигарет:

–  Посидите. Я поднимусь, узнаю, может, чего надо.

Пацаны тут же развалились на скамейке у подъезда, достали одинаковые разноцветные зажигалки и демонстративно закурили…

Козел открыл нашу дверь своим ключом и вошел в квартиру. Мама сидела на кухне, разглядывала мои детские фотографии.

–  Кто-то был?
– подозрительно огляделся Козел.

–  Танечкины товарищи приезжали с ее прошлой работы.

–  А чего у них тачка с ментовскими номерами?

–  Что ты говоришь?
– не поняла мама.

–  Да, так… Чего-нибудь надо, Алла Сергеевна?

–  Если тебя не затруднит, Юрочка, сходи на почту. Дай Тане телеграмму. Вот текст, - мама протянула Козлу тетрадочный лист бумаги.
– Тут слова русские, только латинскими буквами. Сумеешь на бланк переписать?

–  А чего там написано?

–  «Чувствую себя хорошо. Задержись вылетом. Мама». И адрес.

–  Так и переписать?
– Козлу явно не понравился текст.

–  Да. Только латинскими буквами. Вот деньги.

–  Ладно, - сказал Козел.
– А потом мы с пацанами хотели кое-куда свалить.

–  Конечно, конечно, - поторопилась согласиться мама.

На почте Козел стоял за нетрезвым суетливым парнем лет тридцати.

Больше на почте никого не было. Только молоденькая девчонка за стеклом с полукруглым окошечком и надписью: «прием телеграмм и переводов».