— Еще тот не родился, кто мне ноги спутает.

— Ты мне… вот сюда… подуй! — только теперь огрызается медлительный Симас.

— У мехов стоишь, если надо, сам себе и поддувай! — не остается в долгу Йонас.

— Ша! — унимает отец. — Жеребцы! Спутаю я вас! Вот так сынки — баб боятся. Знайте, больше в своем доме ксендзовскую семинарию держать не стану. Попрошу, чтобы мать вам месяц не стирала, не варила, погляжу, что запоете.

— Невелика беда. Я от этого не сдохну. Так что ж это, тятенька, за закон, что хочу я или нет, а должен жениться, чтоб моя жена этих двух верзил обстирывала!.. Если всерьез, тогда я так скажу: пускай всяк о себе позаботится — вот!

— Краснобай, — выкрикивает мастер, — ты такую захотел, чтобы мы ее на руках носили?

— Пока что, отец, не желаю ни такой, ни этакой. Придет пора, захочу — раз-два и будет.

— Где только собачья свадьба соберется — ты самый первый — гав-гав! К Телкснисовой девке в клеть дорогу без понукания находишь. Ну, ну, далеко ли до беды.

— А наверно, отец, у тебя та клеть все из головы не выходит, где ты в молодости под фундамент залез и пол поднял? К этой Думицеле…

Мастер поднимает кулак:

— Молчать! Сейчас зубы пересчитаю. Чтоб знал, как с отцом разговаривать!

— Да зачем из-за таких пустяков шуметь! Могу папе и по-хорошему уступить…

— Чего уступить? Что ты хрюкаешь?

— Зубов парочку… — тихо бормочет Йонас, отодвигаясь подальше к стенке, чтобы не дотянулась рука старика, тяжесть которой парень уже не раз испытал.

— И теми зубами тебя сжую, которые у меня остались, — уже спокойно говорит мастер. Поворачивается он в ту сторону, откуда слышится шуршание волочащейся по полу юбки. — Мать, раз все хорошо кончилось, так и ладно. Забудем про клецки. Поди сюда, решим, которого борова резать.

Одновременно в одну дверь заходит Андрюс, а в другую, из каморки, мать.

— А вот жених. Не придется и жребий тянуть. От поповны Надежды припопился… высокоблагородие!

Андрюс, засунув руки в карманы брюк, горделиво задрав подбородок, не считая нужным огрызаться на уколы Йонаса, распустив словно индюк, откинутые назад полы пиджака, источая запах духовитого мыльца, отступает в свой угол. Там, в каморке, графчик чувствует себя безопаснее.

— Ты не косись, — говорит отец Андрюсу, — слушай, что мы порешим.

— Э, — машет рукой щеголь, показывая, что его вовсе не интересуют разговоры домашних.

— Чего там с этим графчиком… лучше всего его в аптеку пристроить — к мазям. Ох, там для него мыльца всякие, порошки — торговал бы себе. Привык к легкой работе, да чтоб все ему кашку манную… Симаса в монахи — не трубокур, не бражник. На что ему девка или кузница: как молотом бам, так все — во имя отца и сына…

— Вот тебе — бам, — мастер дает Йонасу щелчок по лбу. — А ты кто такой? Мелешь за десятерых! Как только этот твой кусок мяса не устанет? В другой раз высунешь, я сразу ножом чирк — и пополам!

— Э, еще и мне останется.

— С кем, отец, воюешь, разве такого переговоришь, — старушка вытирает нос.

— Симас, не зевай, больше клецек не получишь. Говори, подойдет тебе Кимантасова Эляна?

Йонас заливается хохотом. Мастер не понимает, что он дурного сказал. Чем не девка? Здоровая, работящая, да вдобавок непревзойденная песенница. Не раз слышал мастер, как она распевает у себя на огороде, а уж как на поминках затянет — сам покойник подмигивает.

— Да… — жалобно блеет Симас.

— Чего — да?

— Да ведь смеется отец, колченогая она, что вилы… нужна она мне!

Йонас покатывается пуще прежнего.

— Говорила я, что, если суждено мне дождаться, чтобы детки переженились, не найти сношеньки лучше, как Аляксова Пятрусе. Чего она только не умеет — и вязать, и ткать. Вот иду я намедни: «Слава Иисусу Христу…» Гляжу — Пятрусе. А богомольна! В костеле всегда первая.

— Глазки, как буравчики, щечки красные, а для мамы главное, что богомолка. Сивый да сивка — это упряжечка! — хлопает себя ладонью по колену Йонас. — С утра до вечера сможет вместе с Симасом молитвы лопотать. Вот и будет у нас своя обитель.

— Над Пятрусе не зубоскаль, и мне она по душе. А ты что запоешь, Симукас?

— Да.

— Опять — да!

— Да она, вроде нашей мамы, старая… недолго протянет. — Симас виновато улыбается и, отворачиваясь к стенке: — Дух от нее, что от шлеи… не желаю…

Надрывается и Андрюс за дверью. А в Йонаса будто ветер вселился — трясет его, дергает: нечасто Симас такой разговорчивый, так ловко сдачу дает, как сегодня.

— Вижу, не такой уж ты святоша! Не одну обнюхал, — еле сдерживает смех отец. — Найдем для тебя и с хорошим душком.