— Не смей так говорить! Она честная женщина и мать. Ты ей в подметки не годишься, грубиян. И если ты еще хоть одно плохое слово посмеешь о ней сказать, ей-богу, побью!..

— Тише! Не кричи! Не трогал я ее, — оправдывался Хацкель. — Чего ты на меня набросился? И ты не забывай, что женщин не трудно найти, а вот верного друга…

— У тебя, брат, мозги набекрень, — сурово глядя на него, сказал взволнованный кровельщик. — У тебя всякие глупости на уме, а у меня, как посмотрю на эту карточку, душа от боли разрывается. Тебе, я вижу, ничего показать нельзя. О серьезных, душевных делах с тобой не поговоришь.

Заговорились приятели и не заметили, как кляча в это время богу душу отдала. Хацкель бросился к ней, стал тормошить, звать Шмаю на помощь, будто тот мог воскресить ее. Но Шмая был занят бритьем и только махнул в ответ рукой:

— Дай скотине спокойно издохнуть. Не мучь ее…

Хацкель, опустив руки, постоял около лошади несколько минут, потом подошел к завалинке и, глубоко опечаленный, сел рядом с приятелем.

— Не тужи, брат! — сказал тот, когда закончил бритье и лицо его совершенно преобразилось, стало молодым и приятным. Оно, правда, немного вытянулось, щеки впали, но глаза по-прежнему блестели задорным блеском, а лихо закрученные усы придавали нашему разбойнику вид бывалого солдата, только что пришедшего с фронта на побывку.

— Шмая, дорогой мой, — не сдержался балагула, с восхищением глядя на него. — Да ты прямо-таки красавчик, жених!.. Теперь за тобой все девки бегать будут…

— А как же! — важно проговорил кровельщик. — Зачем же нам ходить с бородами, как нищим? Погоди, сейчас и ты у меня побреешься, как миленький! Ведь ты всего на несколько лет старше меня, а уже на черта похож. Твоя рыжая борода очень старит тебя. Это никуда не годится! Глядя на тебя, можно подумать: старая калоша!.. Возьми побрейся…

— Не морочь мне голову! И сам я бриться не умею… Что я, цирюльник? И вообще борода мне не помеха!..

— Сразу видно, что ты служил в обозе!.. Какой это солдат, если бриться не умеет? Разве на фронте парикмахеры за нами ходили: «Не желаете ли побриться?» Сами скреблись… Ну ладно, подставляй-ка свою бороду, мигом обкарнаю… И физиономию поскребу. Перед дорогой это необходимо…

— Перед какой дорогой? — удивленно уставился на него балагула. — Что ты болтаешь? Разве можно все бросить на произвол судьбы и потащиться неизвестно куда?.. Совсем сдурел человек!

— О чем ты беспокоишься, Хацкель? Твоих дворцов никто не захватит, а твои сахарные заводы обойдутся и без тебя… Грешно в такое время сидеть здесь сложа руки!

— Не пойму я тебя! Как можно так легко бросать дом, землю, на которой прожил всю жизнь?

— Мой дом теперь — вся Россия! Можем жить, где хотим, и никто нам слова худого не имеет права сказать. Свобода!.. Правда, пока еще будет настоящая свобода, придется еще всего натерпеться. И повоевать надо будет с контрой… Но это нас не должно пугать. Мы с тобой теперь вольные птицы, без семей, без крыши над головой. Терять нам нечего, а найти мы кое-что можем!..

Шмая порывисто вскочил на ноги, сгреб с карниза немного снега, вымыл лицо, вытер тряпкой и, направив бритву о ремень, быстро намылил лицо приятелю:

— Только не вертись, сиди спокойно!

— Сдурел, разбойник! А так разве я тебе не нравлюсь?

— Не нравишься! Уходим в большой мир. Будем пробираться туда, где уже установилась Советская власть, а туда мы должны явиться чистыми, опрятными, ясно тебе?

— У меня, Шмая, такое горе… Последняя лошадка издохла… Что я теперь стою, когда остался с одним кнутом?.. Мне бы теперь деньжонок раздобыть… Вокруг много брошенного добра, прибрать бы это все к рукам и обзавестись хорошим хозяйством… Тогда я и без твоей свободы и без твоей власти проживу…

Шмая посмотрел на него и покачал головой:

— Эх ты, мелкая у тебя душа! За старое цепляешься?.. Говорил же я, что у тебя мозги набекрень… Куда ты гнешь, дурак? Видно, жизнь тебя еще ничему не научила… — И, подумав немного, добавил: — Конечно, известно: как волка ни корми, он все в лес смотрит…

— Да чего ты разошелся! Я просто так сказал… Ты не сердись…

— Нет, Хацкель, такие разговоры мне не нравятся… С такими мыслями далеко не уедешь. Нет в тебе понимания, желчь в твоей крови завелась, а это плохо… Советская власть, коммуна этого не потерпят…

— Поздно меня учить! Каким родился, таким и умру…

— Нет, брат, мы с тобой, вижу, сватами не будем! Разные у нас мысли… С таким спутником опасно двинуться в далекий путь… Ты еще осрамишь меня перед всем миром…

При мысли, что он может остаться здесь в одиночестве, Хацкелю стало страшно, и он, помолчав, сказал:

— Что ж… пусть будет по-твоему! Постараюсь на людях не срамить тебя. Знаю, что ты лучше разбираешься в политике… — И, похлопав Шмаю по плечу, добавил, задорно ухмыляясь: — Эх ты, разбойник, разбойник!.. Не человек, а какой-то колдун! Уж и я начинаю соображать, что ты прав… Ладно, пойдем с тобой в большой мир… Посмотрим, как нас там встретят. Терять нам и вправду нечего. Пойдем, пожалуй…