— Да нам все равно, лишь бы было где поспать, — ответил Шмая и тут же добавил: — Правда, я люблю повыше… Всю жизнь на верхотуре, на крышах. Я ведь по профессии кровельщик…

— Это теперь будет ходкая профессия. Много крыш тебе, дружище, придется латать…

Рыбалко еще раз постучал, потом нажал на дверь плечом, но она не поддавалась.

Вдруг послышались неторопливые шаги, и дверь отворила старая, насмерть перепуганная крестьянка в поношенном кожушке. В руках она держала небольшой узелок, собираясь, видно, уходить.

— Значит, эта квартира уже занята? Вы тут живете, мамаша? — спросил Рыбалко, пристально глядя в морщинистое испуганное лицо женщины.

— Что вы, сыночки! — замахала та худыми узловатыми руками. — Чтоб я тут жила? У меня в Лужанах своя хатка, старик, огород… Это я сюда прибежала, когда стрелять зачали… Тут моя старшая дочка в кухарках служила у этого, как его, забыла фамилию. Ну, что в городской управе служил… Такой лысый, пузатый… Да бес его знает, как его зовут… Прибежала, а никого уже нет. Где моя дочка, не знаю… Я так напугалась, когда в городе стреляли. Думала, кончусь от страха… Больше стрелять не будете, сыночки? Мне домой бежать надо, старик там ждет. Подумает еще, что убили меня бандиты по дороге… Уже можно ходить по городу или нет?

Рыбалко положил ей руку на плечо и, заглядывая в ее доброе морщинистое лицо, ответил:

— По городу ходить, конечно, можно, а вот в Лужаны не спешите, мамаша. Поблизости еще идут бои. Денек-другой придется переждать…

— Ну спасибо вам за доброе слово, спасибочки…

— Если вы, мамаша, квартиру не заняли, то здесь поселятся мои ребята…

— Будь ласка! А мне что? Пускай живут хоть сто лет, если хорошие люди, — проговорила старуха, пропуская их в квартиру. — По мне хоть весь дом пускай забирают…

Гнат Рыбалко окинул беглым взглядом смущенных приятелей и сказал:

— Ну чего ж вы стоите, как бедные родственники? Устраивайтесь, отдыхайте, чувствуйте себя как дома. Посвободнее будет со временем, новоселье справим и по чарке выпьем!..

Попрощавшись с ними за руку, он направился к выходу, но на пороге остановился:

— Так ты, товарищ, сказал, что кровельщиком был, крыши чинить умеешь?

— Так точно, потомственный кровельщик…

— Ну отдыхайте, спите… Мы за вами пришлем, когда нужны будете. Придется еще немного покараулить в городе… А работы скоро у вас будет хоть отбавляй. Ну, прощайте, мы еще с вами увидимся, потолкуем.

Он быстро сбежал по лестнице вниз, а Шмая еще долго стоял, не двигаясь с места:

— Вот это человек! Душа!.. С таким можно пойти и в огонь и в воду. Правда, Хацкель?

Но тот молчал, словно воды в рот набрал.

Рыбалко ушел, а наши новоселы все еще не решались ступить грязными сапожищами на яркие дорогие ковры…

Какая роскошь была здесь! Какая красота… Все стены увешаны картинами. Тут и там позолоченные столики, а вокруг них — причудливые кресла, каких наши раковцы в жизни не видели. На широких окнах трепещут шелковые занавески.

— Видишь, Хацкель, как буржуазия жила?

— Вижу…

— Да, скажу я тебе, — глядя на высокий потолок с позолоченными карнизами, продолжал Шмая. — Есть все-таки люди с золотыми руками… Ты хоть понимаешь, какая это тонкая работа? — восхищался он.

— Сгореть бы им, этим буржуям, болячка им в бок! — воскликнул балагула. — Представляю себе, как они здесь гуляли! Верно, были набиты золотом, бриллиантами. Мне бы хоть половину их богатства…

— Глупый ты человек! — сердито оборвал его Шмая. — Надо быть порядочным, честным, работящим и не думать ни о каком богатстве. У тебя, Хацкель, я давно это приметил, глаза завидущие… Пролетарий в тебе и не ночевал, жилка у тебя не наша. А откуда она у тебя взялась — ума не приложу. Гляди, как бы тебе это боком не вылезло! Сам видишь, мы теперь вступаем в новую жизнь. Думать надо не о себе, не о своем кармане, а о народе…

Хацкель рассмеялся:

— Что я слышу? Ты уже говоришь так, как наш Билецкий, бывало, говорил…

— А что, разве плохо он говорил?

— Нет, я не говорю, что плохо. Наоборот.

— То-то же! Совесть надо иметь и думать не только о своем брюхе и о своем кармане…

— Ладно, не морочь мне голову!

— Плохо ты кончишь, если дурь из головы не выбросишь!

— Не каркай! И давай говорить о более веселых делах…

Они ходили по огромным пустынным комнатам, стуча коваными сапогами, и эхо их шагов отдавалось по всему дому. Казалось, целая рота солдат марширует по квартире.

Новые хозяева осмотрели кухню, но, как назло, ничего съестного там не обнаружили.

— Паршивое дело, Хацкель, — вздохнул разочарованный кровельщик. — Вот тебе и богатство! Ковры, люстры, бархат, а жрать нечего… На этом золоте можно с голоду помереть, как когда-то сыграл в ящик один из Ротшильдов…

Хацкель бросил на него удивленный взгляд:

— Как же мог такой богач, как Ротшильд, с голоду подохнуть?

— А очень просто. Был у Ротшильда в конторе огромный сейф, где хранилось все его золото и бриллианты. Зашел он как-то в сейф полюбоваться на свое добро и… захлопнул за собою дверь… Стучал, стучал — никто не приходит. Ночь пролежал на своем золоте, день пролежал, а был праздник, и никто в контору не явился. Так он и подох с голоду…