Шрифт:
– Недолго вам осталось, — фыркнул я. — Скоро эти пидорги заполонят всю планету, и бывший Союз в частности… Филиппыч, ты это, не сбивай меня! Записывай, давай! Значит: осень 1990 года — табачный кризис. С прилавков магазинов нахрен исчезнет все курево, а то, что можно будет найти — взлетит в цене в несколько раз! На табак введут талоны, но и по ним можно будет купить одну бурду, типа «вьетнамских палочек» Хо Ши Мина. Так что, закупайся, Степа, на год вперед…
— Помедленней пжалста, я зап… пи… сываю… Как не будет курева? — Заторможенные мозги майора, наконец-то осмыслили мое бесплатно пророчество. — А куда оно, нахрен, денется? У нас же этого табака в Союзе — хоть жопой его ешь!
– А не будет твоего союза скоро, да и не похрен ли тебе? Пиши дальше, писатель…
Как я не пытался держаться, ведь мой «сожитель» вещал менту о будущем, ожидающем всех нас в ближайшее время, но смысл его слов терялся. Мой мозг, одурманенный уже, наверное, бочкой алкоголя, отказывался напрочь воспринимать какую-либо информацию, а особенно её запоминать. Я и не заметил, как отрубился от происходящего. Дальнейшие действия я осмысливал лишь какими-то урывками, включаясь на несколько минут, а после вновь погружаясь в забытье. Реальность происходящего замешивалась с моими бредовыми снами в какой-то абсолютно нереальный коктейль, и отличить одно от другого не было никакой возможности. Я гонял по аду чертей, жарился на гигантской сковородке, набивал драгоценностями и пачками зеленых бумажек старый ментовской сейф, завалваал кабинет майора ящиками с элитной выпивкой и пил, пил, пил, практически не закусывая.
После звонка жены Зябликова, посетившей своего лечащего врача, и заявившей, что она если и не совсем здорова (это выясниться только после детального обследования, анализов и прочей сопутствующей хрени), то явно движется в нужном направлении, глобальная пьянка захлестнула весь ментовской отдел. На рогах ходили все: от ППСников, и до следователей-оперов — порадоваться за начальника хотелось всем. Не смотря ни на что, Зябликова в отделе искренне, если и не любили, то уважали все без исключения подчиненные. Мужиком, как выяснилось, он был отличным и надежным, суровым, носправедливым и за своих сотрудников всегда стоял горой. Так что мусарня гудела, к тому же на шару и с прямого попустительства начальства, что только держись.
В один прекрасный момент моего недолгого просветления, я услышал музыку, доносившуюся с первого этажа. Кто-то живо лабал на оставленном мною в обезьяннике музыкальном оборудовании и пел, таким знакомым голосом:
— Мы настигли ее
Через сто световых лет,
Опорожнили тюбиков не на один обед.
И не один парсек
Наломал бы дровосек,
Если б следовал за нами
Парсек за пять сек.
Мы набрали воды
В колодце черной дыры,
Теперь мы можем миллионы лет
Искать другие миры.
— Ксицн, кто у тебя там… в камере… так лихо зажигает? — окликнул шатающегося рядового майор. Развернутая алкоголем до неимоверного состояния и без того широкая русская душа требовала песен.
— Это… тащ майор… с утра волосатиков каких-то приняли… за нарушение общественного пряддд… ка… — с трудом выдавил ППСник. — Песняка ночью давили в непппп…положенном месте…
— Пнятно… — резко кивнул майор и фуражка, чудом державшаяся на его лысой макушке, упала на пол.
– Да эт же, сука, Лагутенко из Мумий Троля! — обрадовано воскликнул я, видимо узнав звучащую мелодию. — Черная дыра! Во, бляха, не ожидал, что так встретимся….
— Ты их что, знаешь, Вадимыч? — спросил майор.
– Ну да. Очень известная, между прочим, группа, на весь бывший Союз и не только…
— А п-п-почему бывший, тащ… тащ…? — Встрял в наш разговор стоявший рядом рядовой Косицин.
— Отвали, Косицин! — оборвал его майор. — Если бывший, значит усе — фьють… — Майор изобразил что-то неопределенное, шевеля в воздухе пальцами руки. Видимо это и должно было обозначать это самое пресловутое «фьють». — Не нервируй меня! А если она известная, то почему я о ней не знаю? — обратился ко мне майор.
– Все по той же причине, Степа, — ответил я, — их время еще не пришло!
— А придет?
– Придет. Зуб даю!
— Так пойдем, послушаем? — предложил майор.
– А я о чем? Слушай, Филиппыч, а вас актовый зал есть?
— Актового зала нет, — мотнул головой пьяный мент, — но есть большой и хороший красный уголок. А зачем?
– Пойдем, увидишь, — потянул я его из кабинета.
Под звуки музыки мы вышли из кабинета, а внизу, за решеткой, продолжал наяривать Лагутенко:
— Но всевидящий глаз
Прокладывал курс за нас,
Мы держались его, думали, что он — ас.
Если б наш звездолет не отправился в полет,
Не услышали тогда бы,
Космос черный как поет!
Мы набрали воды
В колодце черной дыры,
Теперь мы можем миллионы лет,
Искать другие миры.
Красный уголок, находящийся, как и кабинет Зябликова на втором этаже отделения, заставленный рядами стульев, действительно оказался большим и светлым. Было даже небольшое возвышение, типа сцены, на которой стояла полированная ДСПшная кафедра для докладчиков. Недолго думая, я отодвинул кафедру в сторону и прищелкнул пальцами. Вся сцена, как по мановению волшебной палочки, оказалась заставлена музыкальной аппаратурой высшего класса: ударная установка, клавишники, гитары, усилитель и колонки.