— Вы не знаете мою историю, не знаете, что со мной приключилось…, — на глаза навернулись слезы и как бы я не пыталась их остановить, они полились горячим ручьем, а я закрыла лицо руками, стараясь не завыть в голос. В это же мгновение я почувствовала, как его теплые руки обнимают меня и прижимают к груди. Он был значительно выше и крупнее, поэтому я практически утонула в его руках. Сквозь слезы я пыталась донести свою участь, абсолютно не стесняясь говорить все, что накопилось на моей душе, прорываясь сквозь душащие меня рыдания.

— Они держали меня в тюрьме… Потом продали частной компании… Лохински… профессор обещал вернуть меня обратно.

Я подняла голову и через пелену слез увидела его губы так близко. Он посмотрел в мои глаза и осторожно погладил мой лоб, заботливо отодвигая от глаз прядь волос. Это жест был такой добрый и такой любящий, что сердце сжалось от нежности. Неужели можно испытывать подобные чувства к святому отцу и не испытывать никакого раскаяния? Неужели в мире может существовать такой всепонимающий мужчина, как он?

— Прошу вас, сжальтесь надо мной. Я обращусь к богу. Обещаю, буду молиться, только не сдавайте меня обратно на казнь.

Что мной руководствовало я не знаю, это был искренний порыв, идущий из глубин моей души. Это была настоящая я. Порыв отчаяния и мольбы, страдания и утешения, добра и греха. Я готова была утонуть в темном омуте его глаз, навсегда отказавшись от собственного я. Не существовало в мире больше ничего, кроме его глаз, губ, теплых и нежных рук, обнимающих меня. Я поднялась на цыпочки и поцеловала моего падре в губы. Так страстно, как была способна. Впилась в чувственные, теплые, мягкие губы, вдыхая аромат ладана, свеч и сырости каменных стен. Кажется, этот запах теперь всегда у меня будет ассоциироваться с ним и с этим вечером. Мне пришлось немного запрокинуть голову назад и теперь его руки закопались в прядях моих волос. Он не отстранялся, а я лишь наслаждалась моментом, прикрыв глаза. Мои руки сами собой начали изучать его тело — сначала осторожно, еле слышно, затем более агрессивно. Я ощущала бугорки его мощного торса, плеч, шеи, бархатного подборка, щек — мне хотелось, чтобы он принадлежал только мне и никому более! Я отберу его у бога! Я практически повисла на нем, упиваясь моментом, как он мягко меня отстранил от себя, затем тихо сказал:

— Дитя мое, я посвятил себя богу, — больше он не добавил ничего, лишь взял мою прядь и нежно поцеловал ее в кончик.

Я отошла в дальний уголок комнаты, утирая лицо. Страсть все еще бушевала во мне, я была в смятении, а глаза горели адским пламенем. Постепенно приходило осознание — я готова была его отобрать у бога, но он не хотел его покидать.

— Простите, — прошептала я, не в силах сказать больше ни слова, выбежала за дверь и кинулась в свою комнату.

По пути я в кого-то врезалась, кажется, это была Августина. Она что-то прокричала мне вслед, но я не слышала. Все, что мне нужно было сейчас — добраться до своей постели и разрыдаться, что я успешно и сделала. Господи, зачем я поцеловала его? Он же не знает меня настоящую, он служит закону, церкви, а тут врываюсь я, ставлю его под удар, еще и становлюсь отверженной девицей. Теперь он уверен, что я своевольница легкого поведения. Я никогда не чувствовала такого ужасного стыда и готова была провалиться сквозь землю.

В дверь робко постучали. Я оторвалась от своих ладоней и вытерла слезы концом простыни. Из зеркала на меня глянула краснощекая заплаканная девушка, и меньше всего мне хотелось сейчас общаться с кем-то, но игнорировать неожиданных визитеров я тоже не могла. За дверью стояла Августина со стопкой полотенец.

— Сестра, нас ждет омовение. Спускайся, как только ты будешь готова. После омовения будет ужин, затем вечерняя молитва, — проинструктировала она меня.

Я даже этой девушке не могла смотреть спокойно в глаза, ведь я была уверена, что теперь все знают о моем проступке, но новость о лоханке с горячей водой меня все же порадовала. С тех пор, как я попала в этот мир — мне удавалось лишь наспех обтираться и промыть один раз длинные волосы наспех в жутко ледяной воде.

Банная представляла собой комнату на нижнем этаже. Здесь стояло два огромных корыта с теплой водой, которые парили, нагревая пространство. Рядом с ними ждало еще одно корыто с кипятком, чтобы можно было в процессе доливать горячую воду, а также банные принадлежности — кусок желтой субстанции, похожей на мыло, жесткая мочалка и два больших полотенца. В одном из корыт уже мылась девушка — одна из монахинь, а другая обтирала ее мочалкой. Августина встала рядом со второй бадьей и жестом пригласила меня к омовению. Я попыталась поспорить, однако, она выглядела столь растерянно, что я не стала перечить, разделась догола и погрузилась в лохань с горячей водой, чуть не визжа от восторга.

— Господи, это самое прекрасное событие за последние дни, — я закрыла глаза и расслабилась, а Августина взяла мочалку и принялась обтирать мои руки, шею и грудь, попутно намыливая мочалку куском мыла. Запах шел травяной и довольно приятный.

— Вы, наверное, изрядно страдали, — с сожалением произнесла юная послушница. — Но теперь вы в доме бога, а тут безопасно.

Я закрыла глаза и усмехнулась:

— Я бы так не была в этом уверена. Но в любом случае, сейчас я чувствую себя счастливой.

— Сестра, наклонись немного вперед, я помою твою спину, — попросила Августина, и я нехотя открыла один глаз и поддалась вперед. Когда она дотронулась до спины, я вздрогнула.

— Тут синяк, довольно большой, — заметила она.

— Это я с упала с лошади. На меня, кстати, напал кабанчиковый ондатр. Ты когда-нибудь встречала такое животное?

— Конечно, — засмеялась Августина. — Их тут много в Бромудском лесу. Раньше и за Болотом они водились, но теперь уж нет, — голос ее стал тише.