За хатой виднелся неуклюжий сарай. Его сладил сам хозяин Савелий Федорович Ильин, кряжистый мужик, словно вырубленный из цельного дуба. Савелий был въедливым хозяином, но все-таки горшего бедняка невозможно даже себе представить. От нужды раньше времени состарилась Евдокия, жена Савелия, когда-то красивая и стройная девушка. Старший сын Антон помогал отцу и матери по хозяйству, Федор и Павел по малости лет все лето пропадали на улице, являясь в избу только вечером, когда возвращался с поля отец.

Не сладко жили взрослые, худо приходилось и их детям. Дружил Федор с Семеном Катасоновым, худеньким и длинноруким мальчишкой, который почти всегда хотел есть, а потому попрошайничал. Зная эту слабость Семена, сынки местных богатеев частенько измывались над ним, особенно один — Петька-лавочник.

Дружба с Семеном да и само детство Федора кончились неожиданно. У крестьянских детей трудовая жизнь начиналась рано. И все-таки будь у Савелия хоть лишний грош за душой, никогда не отдал бы своего среднего и самого смышленого сына в работники. А вышло так, что едва Федору исполнилось девять годков, стал он мальчиком-учеником у богатого рассказовского картузника.

Федор учился кроить материал, шить, бегал в трактир за водкой для хозяина, за что получал подзатыльники от хозяйки.

Картузник заставлял подмастерьев работать часов по десять-двенадцать. Но кормил сытно. По убеждению:

— Не съешь — не поработаешь! — говорил он. — Сухая ложка рот дерет.

Вырос Федор здоровым и крепким парнем. С годами хозяин постарел, и дело его вел Ильин. Он купил себе выходной костюм, фуражку с маленьким лаковым козырьком сделал сам. В родное село наезжал барином, одаряя всех близких гостинцами.

— Рад я за тебя, Федор, очень рад, — говорил отец, когда они садились за стол. — Всегда у тебя деньги в кармане есть. Одно плохо — от земли ты далече...

— А что проку вам-то, батя, от земли было? Видимость одна. А мое ремесло пить-есть не просит, а хлеб приносит.

Как-то встретил Федор друга детства Семена. Тот возвращался с покоса. Обрадовался, соскочил с воза.

— Приходи нынче на посиделки! — пригласил Семен. — Потолковать надо. А ты совсем городской стал.

— Фасон, Сеня, дороже приклада, — усмехнулся Федор, разглаживая усы, лихо выкрученные кончиками кверху. — Тебе когда идти служить-то?

— Осенью, наверное. А тебя-то возьмут?

— Обязательно, для компанейства с тобой и ради приятства. Не без рук и не без ног...

— Тебе только в гвардию! — Худощавое горбоносое лицо Семена расплылось в улыбке. — Дубок, вылитый батя.

Семен даже отступил назад, чтобы лучше разглядеть коренастую фигуру товарища, его широкие плечи, высокую грудь и крупные руки человека, привычного к физическому труду.

— Только в гвардию, — уверенно подтвердил Семен. — А меня... Меня, наверное, в пехоту-матушку... Про Петьку- лавочника слыхал?

— Нет. А что?

— Надысь наезжал родителев проведать. Сказывал, что в Петрограде на мирового учится.

— На юриста, значит... Что купцу законы, коли судьи знакомы. Ловко придумали. Отец народ грабит, а интерес его собственный сын блюдет... Попробуй тут правды добиться... Какой из себя Петька-то стал? Я его, шкуру, почитай, что лет десять не видел.

— Из себя справный. В тройке ходит, золотая цепочка из жилетки торчит. Духами какими-то от него воняет. Франт. Папироской меня угостил...

Федор удивленно посмотрел на Семена, стараясь понять: напустил тот на себя такое добродушие или на самом деле простил Петьке все обиды.

— Чудное говоришь, — произнес наконец Ильин. — Я что-то в толк не возьму. Ты так Петьку обрисовал, словно не он тебя горчицей кормил.

Семен печально улыбнулся.

— Так когда это было-то! Давным-давно, Федя. Дети есть дети. И от тебя мне по загривку доставалось... А теперь иное. Он хоть и плохой человек, да богатый, а ты, к примеру, хороший, да за душой нет ничего...

— Тьфу, где ты такой чепухи набрался? — рассердился Федор и передразнил Семена: — Давным-давно, богатый... Был Петька дрянью, таким он для меня на всю жизнь и остался... Хоть он пудовую золотую цепь в жилетку сунет, а духами ноги мыть станет...

Разговор с Семеном вывел Ильина из душевного равновесия. Как-то вдруг нахлынули (словно только и ждали этого момента) воспоминания детства. А его мечта заиметь свое картузное дело показалась ему очень мелкой. Гулять Федору расхотелось, встречаться с кем-либо из сельчан тем более. Он кое-как добрался до края села, где дорога делает поворот в поле. Свернул с нее. Домой пробирался огородами, под ногами шелестели опавшие листья. «Скоро засентябрит, — подумал Федор. — А там — здравствуй, жизнь солдатская! Не успею деньжат на корову скопить. Плохо нашим без молока. Избенку бы следовало поправить, изветшала так, что ткни ее пальцем — рассыплется... Ну, ладно. Антон с действительной возвернется — сделает».