Ему было жаль всех — и солдат, и местных жителей, и особенно Веронику, что им вместо настоящего искусства преподносится черт знает что…

Но имя актрисы, чье выступление было объявлено следующим, заставило Крашенкова насторожиться. Он помнил его по многочисленным афишам на московских улицах. Правда, побывать на ее концерте он так и не удосужился, но другие как будто бы ее хвалили.

На эстраду вышла маленькая крашеная блондинка с открытой и приветливой улыбкой на уже немолодом лице. Она просто, словно обращаясь к своим давним приятелям, сказала:

— Сейчас я спою песню, которую вы все хорошо знаете.

Песня, которую она пела, действительно, до войны была очень популярна. И так как с ней почти у каждого связывалось в памяти что-то хорошее, довоенное — какие-то встречи, свидания, знакомства, вечеринки, — то она взволновала всех. Одних больше, других меньше. Крашенкову эта песня почему-то напомнила о выпускном вечере. Точнее, не о самом вечере, а о вечеринке после него, когда они все собрались у кого-то из ребят, чтобы уже одним, без учителей, вдоволь повеселиться. Им и вправду было очень хорошо, все внове. И не потому, что они там выпили и до утра крутили Лещенко, а потому, что, играя в знаменитую «бутылочку», они все, во всяком случае большинство, в первый раз в жизни поцеловались. Впрочем, от того вечера и от того поцелуя в памяти у Крашенкова мало что осталось. Почти все выветрили военные годы. Он даже не помнил, с кем тогда целовался. А ведь это был первый его поцелуй и когда-то самое сильное впечатление школьных лет. Но девушки, увы, он не помнил. Песенка, как ветер, на мгновенье замерла над какой-то из страниц его жизни и снова пошла их листать то в одну, то в другую сторону.

Вот рядом с ним — одна из этих страничек. Пока она вся в настоящем и будущем. И никто на свете не знает, что там написано. Никто…

— Ты еще ни разу не пила нашего чаю, — произнес Крашенков, мучительно думая над тем, чем бы угостить Веронику.

Время было перед закатом. Сквозь густую и низкую листву в комнату проникали и постепенно исчезали один за другим где-то в углу последние лучи дня. Вероника сидела на кровати и поправляла сбившиеся волосы — Крашенков только сейчас заметил, какие они пышные и густые, с нежным золотистым отливом.

Она ответила:

— Другим разом, Сережа. Зараз треба иты до хаты…

— Но это одна минута на спиртовке!

Она встала и медленно, точно в ожидании обещанного чая, прошлась по комнате.

Торопливо, обжигая пальцы, Крашенков зажег спиртовку.

— Скоро вскипит! Здесь всего два стакана!

Вероника подошла к столу с медикаментами.

— Скильки ликив! — с удивлением отметила она. — И вси вид ризных хвороб?

— Ну, не обязательно от разных. Болезней, в общем, меньше, чем лекарств, — ответил Крашенков, доставая с подоконника остатки своего доппайка: полпачки печенья и кулек с фруктовыми помадками.

Она взяла со стола флакон с какой-то прозрачной жидкостью.

— А це вид чого?

— Это?.. Дай-ка посмотрю… Ликвор аммонии каустици, — прочел он на этикетке. — Нашатырный спирт. Лучшее средство от обмороков и перепоя.

— А це що?

— Покажи!.. Тинктуре конваллярие маялис. Настойка майского ландыша.

— А вона вид чого?

— От перебоев в сердце. Но нас с тобой это не касается, — добавил он, ставя на стол свое главное угощение — бутылочку «витаминчика».

Внимание Вероники привлекла плоская стеклянная баночка с крышкой из светлого металла.

— Це крем, мабуть?

— Нет. Крем у нас не водится.

— А що це таке?

— Борный вазелин. Средство для смягчения кожи лица и рук. А также сапог моего санинструктора.

— Сережа, можно, я помажу им руки?

— Конечно, помажь!

Она открыла баночку и кончиком пальца захватила немножко вазелина. Помазала тыльную сторону ладони.

— Бери больше!

Она взяла чуточку больше. Так же аккуратно и экономно нанесла на кожу.

— Да не жалей! У нас еще есть!

Взяв напоследок уже совсем немного, она закрыла баночку и поставила ее на место.

— Все! Давай чаевничать! — сказал Крашенков.

Разумеется, никакого сравнения с тем столом у нее. Но что поделаешь: чем богаты, тем и рады…

Она села на табуретку, но как-то неуверенно и стесненно, на краешек.

— Смотри, полетишь с табуретки! — заметил Крашенков, разливая кипяток.

Она, смутившись, села удобнее.

— Теперь мы берем эту бутылочку и ее содержимым облагораживаем твою водичку…

Тонкая темно-красная струйка побежала до самого дна кружки и там растеклась бурым пятном.

— То дуже богато!

— Нет. Это только так кажется!

— Сережа, досыть… — жалобно просила она.

— Вот сейчас будет в самый раз!

Затем он подержал «витаминчик» над своей кружкой. Но не дольше, чем это требовалось, чтобы подкрасить кипяток. Надо было что-то оставить и Рябову. Вероника тут же заявила:

— А соби мало!

— Зато у меня воды больше! — возразил он. — Можешь посмотреть!