– Мне кажется, она права, – пожала плечами Аделина, – это невозможно исцелить в одиночку.

– Ты ходила на такие беседы?

Она медленно кивнула.

– Пару раз. Однажды все-таки решилась. Владелец книжного магазина был очень добрым человеком и порекомендовал мне одного психолога, своего друга. Я не рассказывала ему конкретно о Маргарет, но в общем и целом оказалось полезно поговорить. – Она медленно покачала головой. – Но Ника, ты очень маленькой начала проходить через все это. Каждый из нас переживает жизненный опыт по-своему, особенно травматический. У всех все по-разному происходит. Посмотри на Питера, он так и не оправился.

Я нервно кусала пластырь, осознавая правоту ее слов. Она не ушла и продолжала влиять на мою жизнь, как будто была где-то рядом. Пусть мы по-разному переживали травмы, но никто из нас не стал прежним.

«От этого невозможно исцелиться в одиночку».

Но вот вопрос… А можно ли вообще от этого исцелиться?

Аделина осторожно отвела мои пальцы ото рта и нежно улыбнулась.

– Ты по-прежнему жуешь пластыри, когда нервничаешь.

Я покраснела от смущения и опустила глаза. Да, дурацкая детская привычка.

– Так значит, ты поэтому пришла? – спросила я, продолжая начатую тему. – Потому что узнала про мой приступ?

При этих словах Аделина отвернулась. Я вдруг почувствовала себя неловко.

– Нет, я оказалась здесь по другому поводу. На прошлой неделе я кое о чем вспомнила и подумала, что надо прийти увидеться с Ригелем.

Я нервно сглотнула.

– С Ригелем?

– Разве ты не помнишь? Завтра у него день рождения.

Я упала с облаков на землю. И от потрясения растеряла все слова.

День рождения Ригеля – 10 марта. И как я умудрилась забыть? В этот день его нашли у ворот Склепа, а так как не смогли установить точную дату рождения, решили считать 10 марта его днем рождения. Я запомнила это число, потому что Ригель был единственным ребенком, которого поздравляла кураторша. Помню Ригеля, сидящего в одиночестве за столиком в кафетерии перед пирожным со свечкой…

– Я хотела сделать ему сюрприз, – объяснила Аделина, – но я должна была приготовиться к тому, что он не сильно обрадуется.

Я с болью в сердце вспомнила поцелуй Аделины и отвернулась, не в силах смотреть ей в глаза. Руки непроизвольно сцепились в замок.

– Этот день никогда не был для него праздником. Ты же знаешь, Ригель не любит быть в центре внимания, – тихо сказала я.

– Нет, Ника, не поэтому. – Аделина смотрела в пространство перед собой. – Это все из-за того, что с ним случилось.

Я обернулась к Аделине и встретила ее грустный взгляд.

– Ты действительно никогда об этом не думала?

Я не сводила глаз с Аделины, пока… пока вдруг не поняла, о чем она говорит. Какая же я глупая!

Ригеля бросили родители, вот что с ним случилось.

– День рождения, то есть день, когда его нашли, напоминает Ригелю о ночи, когда его семья от него отказалась, – подтвердила Аделина.

А я этого раньше не понимала. Всегда воспринимала его как красивого, надменного мальчика, которого не волновало, что происходит вокруг него, который и не способен был понять, как мы страдаем по Ее вине. Да, ну и хороша же я!

– Ригель сильно от нас отличается, – продолжала Аделина. – Мы потеряли свои семьи, Ника, но наши родные не хотели нас бросать, поэтому нам сложно понять, что значит быть отвергнутым родителями и оставленным в корзине даже без записки с датой рождения и именем.

Вот откуда хроническое недоверие к жизни, разочарование в людях, отсутствие дружеских связей, желание оттолкнуть от себя мир. Вот откуда агрессия и надменность.

Апатия, отторжение, одиночество. Симптомы.

Синдром покинутости – вот какую травму Ригель носил в себе с детства. С годами она только усугублялась, пока наконец не затмила собой реальность. Она проявлялась в его поведении и словах, но я думать не думала, что это в нем говорит боль.

– Он никогда не покажет, что истекает кровью, – сказала Аделина. – Ригель умеет маскироваться… Он постоянно сдерживается, но внутри… у него душа, настолько открытая боли и чувствам, что это пугает. Не понимаю, как он до сих пор не сошел с ума. Я уверена, что он ненавидит даже собственное имя, потому что его так назвала Она, и это имя для него – как печать одиночества, вечное напоминание о том, что его бросили.

Внезапно все поступки Ригеля приобрели другой смысл, моменты, когда он отталкивал меня и не позволял приблизиться, когда ребенком смотрел на свечку в пирожном, а вокруг никого не было. Моменты, когда Ригель взял меня на руки в парке, когда впервые позволил мне прикоснуться к себе, когда смотрел на меня глазами побежденного человека, который все еще думает, что он ранен и истекает кровью…