— В самом деле, — поддержал его поэт «Молодой Италии» Луиджи Ровелли, — именно наша эпоха устремилась в направлении практического материализма. Наш «гигантский» прогресс, к сожалению, очень односторонний. После временного роста в метафизическом направлении, который проявился после великой европейской войны 1914—1918 годов, наступил тем более постыдный откат в прямо противоположную сторону.

— Частичная энтропия... — скептически буркнул англичанин. — Что-то мне не кажется убедительной ваша теория.

— Я мог бы привести вам в доказательство множество примеров. Все ведь не раз слышали о таинственных исчезновениях определенных людей или вещей: они исчезают, словно камни в воде, неведомо как и куда. Попросту пропадают с лица земли, необратимо рассеиваются в пространстве. И это даже нельзя назвать смертью, поскольку тут про-

– 252 -

исходит переход в новую форму бытия. Это что-то хуже смерти — полный распад, переход в абсолютное небытие.

Сэр Пембертон нервно поправил пенсне.

— Господа, — сухо ответил он, — я не разделяю вашего презрения к современной культуре и не понимаю, что должна означать дифференциация между материалистическим и спиритуалистическим духом цивилизации. Эволюция едина, и она ведет человечество вперед на протяжении веков. Поэтому я поднимаю тост в честь нашей цивилизации. Да здравствует двадцать первый век!

Несколько голосов повторили это восклицание, несколько рук поднесли бокалы к губам.

Лещиц не поддержал тост. Неохотно отодвинул бокал с рубиновым напитком и выглянул в окно...

Поезд мчался вдоль пляжа, залитого половодьем лунного сияния. В паре метров от железнодорожной насыпи рябь морских волн обливало небесное серебро. Где-то далеко на горизонте мрак бездны пронзали красные огни парохода, огромные глаза сторожевых прожекторов ночным дозором обшаривали побережье. Какой-то заблудившийся самолет пересекал поднебесный простор вдоль движения поезда, бросая в тихую августовскую ночь сигналы ракет, огненных фейерверков...

Лещиц оторвал взгляд от окна, встал и, молча попрощавшись с компанией, направился в правое крыло вагона.

Здесь было немного тише. Опущенные абажуры на лампах рассеивали темно-розовый, пылкий, полный таинственности свет.

Утомленный, он забрался в самый темный угол, тяжело опустившись на какую-то кушетку. Чувствовал себя сонным и словно чем-то разочарованным.

Неподалеку за круглым столиком под окном сидели двое молодых красивых людей — вероятно, какие-то молодожены в брачном путешествии. До него долетали фрагменты приглушенной беседы, обрывки фраз, осколки слов. Говорили на языке рыцарской Кастилии. Лещиц знал этот язык и безмерно любил его. Ежесекундно в его чувствительное нервное ухо ударяли звуки, крепкие, словно да¬

– 253 -

масская сталь, сладкие и в то же время ласковые, словно прикосновение бутона розы.

— Elegida de mi corazon! — страстно шептал мужчина. — Dulcissima Dolores mia!*

— Querido amigo mio! Mi noble, mi carissimo esposo!** — отвечала сеньора, склоняя прекрасную темноволосую голову на его плечо.

И вновь они некоторое время ехали молча, опьяненные вином любви, влюбленные друг в друга до безумия. В какой-то миг она судорожно ухватила его за руку и, показывая на серебрящуюся за окном ширь волн, заговорила изменившимся голосом:

— Дорогой мой! Как прекрасно было бы сейчас, в этот божественный момент, который уже никогда к нам не вернется, сгинуть вместе там, в этих так соблазнительно блестящих течениях.

Мужчина вздрогнул и внимательно взглянул на нее.

— Ты права, — ответил он через мгновение, будто сквозь сон. — Такое пышное серебристое ложе... — повторил уже более уверенно. — Разве мы не достигли зенита счастья? Нам больше нечего ожидать от жизни.

И снова ненадолго замолчали, всматриваясь, как загипнотизированные, в сияющее море.

Через минуту он, не отводя глаз от захватывающей картины, сказал уже ровно, спокойно, почти холодно:

— А ведь нас разделяет не такое уж большое расстояние. Достаточно было бы всего лишь небольшого, в несколько метров, отклонения трассы вправо, один рывок, один упругий прыжок — и поезд по великолепной дуге параболы сошел бы с рельсов в пучину... Ты задрожала, Долорес? Ну, нет, нет. Успокойся!

И, прислонившись своим виском к ее виску, шептал слова утешения и успокоения.

Лещиц поднял отяжелевшие веки и встретил взгляд чьих-то темных глаз, неистово блестевших в полумраке.