Тогда что, с сердцем плохо стало? С таким-то режимом всё возможно, но до чего же обидно... А перед тем он вспомнил старую городскую легенду, услышанную в детстве от Пашки, и вот ему мерещится другой мир.

А мерещится ли? Взять хоть ырку — да Василий и слова такого раньше не слышал!

Эта мысль настолько его поразила, что он даже остановился, замотал головой и сказал:

— Да ну нет, блин!

— Чево это с ним? — вполголоса поинтересовался староста у дочери.

— Сказывала же, блажной, — так же тихо ответила она. — И голодный, должно. Вишь, блины ему всё мерещатся. Завтра надо бы напечь, я уж слово дала.

Но Василий их не слушал. Он уже думал о том, что мозг, наверное, способен запоминать всякое, а потом извлекать. Может, про ырку он знает из детских сказок. Или когда-то читал статью в интернете, или вообще сам придумал. Ырка-дырка! А всё-таки интересная история складывается, даже не лишённая логики. Он-то раньше пробовал писать только креативы, а у него, может, и книги бы хорошо пошли.

Тем временем они добрались до двора старосты. Как Марьяша и говорила, третий дом, идти всего ничего. Натуральная изба, тёмная от времени. Прямо музейная экспозиция «Славянский быт».

— Ну, заходи, гостем будешь, — пригласил Тихомир.

Внутри оказалось ещё темнее. Староста разжёг какой-то тонкий прутик, вставленный в стенную щель, и погасил факел. Василий сперва закашлялся — в избе было дымно, — утёр слезящиеся глаза и разглядел длинные полки с горшками, а потом и тёмную громаду печи в углу, и лавки, укрытые полосатыми дорожками. Где-то, невидимый, тяжело дышал Волк.

— Зверя-то кто в дом пустил? — спохватился староста. — В доме ему не место! А ну, пшёл во двор...

— Он домашний, — вступился за пса Василий. — Да у вас и без того грязно, вон, весь пол в трухе какой-то. Не метёте, что ли?

Марьяша блеснула глазами. Видно, обиделась. Тут Василию пришло в голову, что за уборку в этом доме отвечает она. И ещё он подумал, что в гостях, пожалуй, лучше таких вещей не говорить — но когда он там в последний раз был у кого-то в гостях? Да вот, пожалуй, когда заглядывал к Пашке-Шпроту ещё летом. Пашке можно было сказать без обиняков: «Ну у тебя и свинарник!», а тот ответил бы только: «Гы-гы» и сгрёб с кресла побросанные как попало вещи, чтобы освободить гостю местечко. Пашка бы не обиделся.

А Тихомир уже распахнул дверь и прикрикнул на Волка:

— А ну, пшёл отсюда!

Волк поднялся на ноги, встряхнулся и посмотрел на хозяина с вопросом.

Василию стало обидно.

— Если вам для собаки места жалко, так и я тогда пойду. Он у меня домашний, я его на улице никогда не бросал, а у вас тут и вообще чёрт знает что творится. Ещё сожрёт его упырь какой-нибудь!

— Да кто его там сожрёт...

— Да кто угодно, вот хоть ваш дракон!

Марьяша даже в лице переменилась. Взгляд бросила — мол, ты же обещал не выдавать!

— Не успел я сюда попасть... — упрямо продолжил Василий и потянул себя за рукав, ещё мокрый от слюны.

— Тятенька! — перебила его Марьяша и встала перед старостой. — А и правда, нешто на одну ночь не оставим? Потом-то мы им другой дом подыщем, а нынче они с дороги устали...

Говоря так, она дотянулась до дверной ручки и тоже взялась за неё.

— Гость-то наш, — пропыхтела она сквозь зубы, дёргая дверь к себе, — на новом месте пока не обвыкся, нерадостно ему, тяжко на сердце, а с верным зверем полегче будет!

— Да что ты, доченька, — с натугой возразил староста, толкая дверь наружу, — будешь теперь за меня решать, кого в дом звать, будто я в избе не хозяин?

— Так на одну-то ночку! — заупрямилась Марьяша, взявшись теперь за скобу уже двумя руками, и потянула изо всех сил, даже ногами упёрлась.

— А потом чего? — повысил голос её отец и навалился на дверь плечом. — Сёдня пёс, завтра Гришку свово пустишь? А ну, не спорь!

Василий подумал, не оторвали бы они ручку.

Тут Марьяша отпустила дверь, и староста, не удержавшись, выкатился за порог. Дверь за ним тут же затворилась.

— Ты гостю баньку истопи, — ласково сказала Марьяша и проворно задвинула засов.

— Ах ты!.. — раздался рёв снаружи.

— Воють и воють, — запричитал кто-то вдалеке. — Проклену!

— Ах ты бесова девка, — шёпотом докончил староста. Видно, боялся проклятий. — Истоплю я баньку, н-но с тобой у нас другой разговор выйдет. Припомню я тебе и Гришку, и что ночами шастаешь, всё припомню.

Шаги вроде направились прочь от двери. Марьяша застыла с рукой у горла, тяжело дыша. Потом беспомощно посмотрела на Василия.