— Ладно, а в бане? — решился Василий. — Старичок такой, борода зелёная...

Марьяша ахнула, прикрыв рот ладонью:

— Банник же! Тятя, ты ему что, не наказал гостя не трогать? В такой час баню топил, и не подумал!

— Да я, это... как-то, — замялся староста. — Запамятовал я. Будто гости к нам часто заглядывают! Вот сама-то бы с ним и толковала. А то как ночами шастать, тятю мы не спрашиваем, как гостей звать, тятино дозволение ни к чему, а как банника улестить, так сразу «тятя, тятя»! Вона как!

Они заспорили.

Василий вспомнил о блинах, спохватился и увидел, как чертенята уносят предпоследний: свернули, положили на плечи, как бревно, и тащат вдвоём. Заметив его взгляд, они охнули и припустили, соскочили на лавку. Тут же на них напрыгнул Волк. Чертенята заверещали, шмыгнули под лавку, и брошенный ими блин исчез в собачьей пасти. Волк довольно махнул хвостом и посмотрел на хозяина, облизываясь: не дадут ли ещё?

— Обойдёшься, — сказал ему Василий и с последним блином расправился сам.

Спор в это время дошёл до того, что Марьяша хлопнула по столу ладонью, аж молоко из кружки выплеснулось, и вскочила с места.

— Вот лучше бы по воду пошла, ежели силу некуда девать! — напустился на неё староста.

— А я и шла, и без твоих указаний, ясно тебе? Вот!

И Марьяша, крутнувшись, подхватила вёдра у стены и вылетела из дома раньше, чем Василий успел предложить помощь. Он только привстал, понял, что не угонится, да и сел на место. А Волк увязался за девушкой, рад был прогуляться. Поскакал, задравши хвост.

Василий рассудил, что пёс не потеряется, и окликать не стал.

— Что это у вас за деревня-то вообще? — спросил он у хозяина. По-хорошему, об этом стоило узнать уже давно, если бы только Василий верил, что всё происходит взаправду.

— Нешто ты о Перловке-то не слыхал? — удивился тот. — Чего, в южных землях-то ваших о ней не ведают?

— Да впервые слышу.

— Да быть того не может! Ты ещё скажи, царя Бориса не знаешь.

— Так и не знаю, — развёл руками Василий. — Я, короче, даже и не представляю, как объяснить... В общем, я залез в трубу, вылез — и тут оказался. Хрень какая-то. Я так думаю, я в коме или ты мне снишься. Не может же такое реально случиться, да?

Староста долго и задумчиво смотрел на Василия. Потом русые усы его пошевелились, взгляд прояснел, он сказал: «О!», поднялся и вышел, прихватив что-то с полки. Скоро вернулся и поставил на стол что-то вроде широкой и глубокой миски с одной ручкой в виде конской головы. А потом, с полки же, взял деревянные кружки, большие и круглые. Василий дома пил кофе из похожих, только эти были без ручек.

В миске что-то плескалось.

— Медовуху я варил, как раз доспела, перебродила, — негромко сказал Тихомир и огляделся воровато. — Только б Марьяша не явилась, не прознала... Ну, ежели к озеру, к девкам завернёт, то успеем выпить и потолковать. А разговор, я вижу, такой пойдёт, что без медовухи-то никак.

Взяв кружку, он зачерпнул из миски, и Василий повторил за ним. Медовуха была золотистой, прозрачной, пахла мёдом и травами.

— Ну, были мы с Борисом побратимами, — начал староста, хмуро глядя в сторону. — Степняков гоняли, эх, славные были годы... Сейчас-то тихо всё, а как был я моложе, и в южных землях... Ну, про южные-то ты знаешь?

Он поднял глаза.

Василий пожал плечами.

— Да я вообще не из этих ваших земель. Будем считать, что из других, совсем далёких. Так что с южными землями?

— Что? Свара меж князьями-братьями вышла, Вадим к нам приезжал, о помощи просил. Помогли мы... Мы-то с Борисом тогда сами были как братья, кто ж знал, что так оно повернёт... да.

Тихомир одним махом осушил кружку, утёр светлые усы, вздохнул и опять зачерпнул мёд. Василий тоже сделал глоток: сладкая водичка, да и всё. Впрочем, он ещё помнил вчерашний квас, потому решил не пить без меры.

А староста, пригорюнившись, изливал душу. Поведал он о том, что жизнь его складывалась, точно в сказке: побратим был, и жена любимая, и царство крепло, всех ворогов побили. Да только беда пришла лютая — то ли кто дурной позавидовал да порчу навёл, а то ли само лихо одноглазое его счастье заприметило да извести задумало.

— Покинула она меня, лебёдушка-то моя, — всхлипнул Тихомир и утёр помокревшие глаза рукавом. После опять выпил и долго молчал.

Выпил и Василий, не зная, что на это сказать.

— Долго я от горя сам не свой был, — наконец продолжил староста. — И о дочери забыл, и о побратиме, и о делах государственных, а ведь Борис-то меня советником поставил. В лихую годину прибыли послы заморские...

Он ещё выпил и поведал, что приплыл с теми послами Казимир, змей подколодный, колдун чёрный, и начал царя-то Бориса своей ворожбой опутывать.