– Вы могли мне тут наврать с три короба.

– Что ж, если вы так считаете, расстреляйте нас.

– Какое ж вы дерьмо!

– Сами вы дерьмо! – закричал Ноль-Пять. – Но время работает на нас, не на вас! Рано или поздно мир очнется и поймет, что мы правы. Больше всего преступлений совершают негры, эти недочеловеки; самые крупные террористические группы – арабские, а евреи и вовсе манипулируют всем миром, обманывая и совращая всех, кто попадается на их пути, – все только для себя, для других – ничего!

– Если оставить без внимания страстное выступление моего собрата, вам нужна информация или нет? – спросил Ноль-Два. – Мне, признаться, нравилась моя привилегированная жизнь в Париже, но если ей суждено прерваться, то почему бы не покончить со всем этим?

– Вы можете представить доказательства тех кощунственных обвинений, которые выдвинули?

– Мы можем сказать вам лишь то, что сообщили нам. Но прошу не забывать – мы элита Братства.

– Die Br"uderschaft, – произнес директор отдела консульских операций с отвращением в голосе.

– Вот именно. Вскоре это имя разнесется по всей планете, и его будут чтить.

– Не будут, уж поверьте моему слову.

– Да кто вас станет слушать, майн герр? Вы всего лишь ничтожная спица в колесе, так же, как и я. Честно говоря, меня утомили пустые препирательства. Пусть все идет своим чередом, история рассудит. От таких, как мы с вами, ничего не зависит. К тому же я предпочел бы остаться в живых.

– Я посоветуюсь с начальством, – холодно сказал Уэсли Соренсон, дав знак охраннику.

Когда они оба скрылись за дверями, Ноль-Два взял блокнот и, прикрыв его рукой, написал по-немецки: «Он не может себе позволить нас казнить».

– Monsieur l’ambassadeur, [93] – сказал Моро, оставшись наедине с Хайнрихом Крейтцем в кабинете посла в немецком посольстве. – Надеюсь, наш разговор не записывается на пленку. Это в интересах обеих сторон.

– Нет, не записывается, – ответил посол. Из-за своего маленького роста, бледного морщинистого лица и очков в тонкой металлической оправе этот старый человек походил на усохшего гнома, и в нем едва ли можно было с первого взгляда угадать одного из умнейших людей в Европе. – У меня есть информация, которую вы запрашивали.

– И запрашивал по надежной линии связи, n’est-cе pas? – прервал его сидевший за столом глава Второго бюро.

– Естественно, даю вам слово. Так вот, тут есть данные о Герхарде Крёгере, начиная с его детства и семьи, учебы в университете и медицинском образований вплоть до назначения на работу в больницу и до отказа от должности в Нюрнберге. Послужной список просто замечательный, он говорит об огромных заслугах блистательного специалиста. И если не брать в расчет его неожиданное решение прекратить оперировать, ничто не свидетельствует о недостойном поведении этого человека, а тем более уж о симпатиях к неонацистам. Я, разумеется, сделал копию и для вас.

Крейтц наклонился и положил перед Моро запечатанный толстый пакет. Тот взял его, взвесил на руке, удивляясь его толщине и весу.

– Сэкономьте мне немного времени, если оно есть у вас, сэр.

– Нет ничего более важного, чем наше общее расследование. Продолжайте.

– Вы все это внимательно прочли?

– Как будто это докторская диссертация, которую мне надо одобрить или отклонить. Очень внимательно.

– Кто его родители?

– Зигмунд и Эльза Крёгер. И вот тут как раз есть нечто, сводящее на нет предположения о связи доктора с неонацистами. Зигмунд Крёгер официально зарегистрирован как дезертировавший из люфтваффе в последние месяцы войны.

– Таких были тысячи.

– В вермахте, возможно, но не в люфтваффе, более того, среди старших офицеров дезертиров были единицы. А Крёгер-старший имел звание майора, был орденоносцем, причем награждал его сам Геринг. Из ваших и наших военных досье видно, что если бы война продолжалась и Крёгера схватили, то по законам «третьего рейха» его отдали бы под трибунал и расстреляли.

– Что с ним стало после войны?

– Тут путаница, как всегда. Он перелетел на своем «Мессершмитте» за линию союзных войск, а самолет направил на поле и выбросился с парашютом. Британские войска не дали жителям деревни его убить, и в конце концов он получил статус военнопленного.

– А после сдачи в плен его репатриировали?

– Обычная неразбериха, что я могу еще сказать? Он был сыном владельца завода, на которого работали сотни людей. Однако, если проанализировать все его поступки до конца, то он был все-таки дезертиром, а не преданным сторонником фюрера. Едва ли это могло способствовать тому, чтобы его сын стал таковым.

– Понятно. А его жена, мать Герхарда?

– Флегматичная Hausfrau [94] из семьи крупных буржуа. Она, вероятно, ненавидела войну. В любом случае ее имя никогда не значилось в списках членов национал-социалистической партии и нет данных, что она участвовала в их многочисленных митингах.