– То же самое ждет нас и сейчас, не так ли?

– В общем – да. Смерть.

– Позвони и попроси максимум возможного. Намекни, что мы собираемся прибрать к рукам президента Франции или председателя палаты депутатов.

– Это позволит получить максимум. Они вышлют немедленно, но деньги мы получим, когда откроется Алжирской банк. Сейчас пятый час, банк открывается в девять.

– Меньше, чем через пять часов, – констатировал Ноль-Семь, глядя на Четвертого. – О чем ты думаешь?

– Об очевидном. Если мы здесь останемся, нас ликвидируют… Может, вам и не понравится то, что я сейчас скажу, но, по-моему, ради дела нам лучше остаться живыми, чем умереть. Особенно если мы умрем из-за неумелых действий других – как-никак мы еще многое можем сделать… У меня есть пожилой дядюшка, он живет недалеко от Буэнос-Айреса, в семидесяти милях к югу от реки Ла-Плата. Он из тех, кто бежал после падения «третьего рейха». Его семья по-прежнему считает Германию святыней. Имея паспорт, мы можем вылететь туда, а семья дяди даст нам убежище.

– Это лучше, чем смерть, – сказал Седьмой.

– Неоправданная смерть, – добавил другой ликвидатор.

– Но есть ли уверенность в том, что мы продержимся пять часов и никто до нас не доберется? – спросил ликвидатор-бухгалтер.

– Да, но надо отключить телефоны и уйти, – ответил Четвертый. – Упакуем то, что нам понадобится, сожжем то, что подлежит уничтожению, и уберемся отсюда. Впереди у нас долгий день и ночь. Быстро – рвем досье и все бумаги, бросаем их в металлические корзины для мусора и сжигаем.

– Я даже рад такому исходу, – с облегчением произнес Ноль-Семь.

Так фанатики нашли удобную зацепку, и, когда бумаги в первой корзине загорелись, бухгалтер распахнул окно, чтобы выпустить дым.

Нокс Тэлбот, директор ЦРУ, открыл входную дверь и впустил Уэсли Соренсона. Вечерело, и вирджинское солнце опускалось за полями имения Тэлбота.

– Приветствую вас в моем скромном доме, Уэс.

– Черта с два скромном! – воскликнул шеф отдела консульских операций. – Ты что, владеешь половиной штата?

– Только малюсенькой его частичкой. Остальное предоставил белым.

– Здесь очень красиво, Нокс.

– Не стану спорить, – согласился Тэлбот, проходя с Соренсоном через экстравагантно обставленную гостиную на большую застекленную веранду. – Выпьешь чего-нибудь?

– Нет, спасибо. Мой кардиолог разрешает мне три унции в день, а я принял уже четыре. Когда вернусь домой, будет уже шесть: с женой-то ведь надо выпить.

– Тогда за дело. – Тэлбот протянул руку и взял папку с черной окантовкой. – Начнем с компьютеров «АА-ноль», – сказал он. – Не за что, ну абсолютно не за что уцепиться. Я не ставлю под сомнение Гарри Лэтема и его источник, но если они правы, то все закопано так глубоко, что не обойтись без помощи археолога.

– Они правы, Нокс.

– Не сомневаюсь, а потому и продолжаю поиски: я сказал, что ввожу новую систему ротации, и заменил всю группу. Объяснил это необходимостью продвигать людей по службе.

– Как это произошло?

– Не слишком спокойно, но без явных возражений, а я как раз и высматривал тех, кто станет возражать. Конечно, группа, которая работала раньше, теперь у меня под микроскопом.

– Еще бы, – отозвался Соренсон. – А как насчет Крёгера, Герхарда Крёгера?

– Это куда интереснее. – Тэлбот перевернул несколько страниц в папке. – Вначале он был своего рода гением в области хирургии мозга – не только удалял опухоли, но и снимал внутричерепное давление, а это излечивало больных.

– Был? – переспросил Уэсли Соренсон. – Что значит «был»?

– Он исчез. В сорок пять лет ушел с поста заместителя главного хирурга нюрнбергской больницы, заявив, что выдохся и психологически не способен больше оперировать. Крёгер женился на прекрасной операционной сестре Грете Фриш, и они уехали в Швецию – это последнее, что о нем слышали.

– А что говорят шведские власти?

– Вот это-то и любопытно. Он появился в Швеции, в Гетеборге, четыре года назад как турист. Записи в отеле показывают, что они с женой провели там два дня и уехали. Здесь следы обрываются.

– Он вернулся, – сказал шеф отдела консульских операций. – Думаю, что на самом деле он никуда и не уезжал. Просто нашел себе другое занятие, вместо того чтобы лечить больных.

– Что же, черт подери, это может быть, Уэс?

– Не знаю. Возможно, он теперь из здоровых делает больных. Просто не знаю.

Дру Лэтем открыл глаза – его разбудили звуки улицы, доносившиеся громче обычного из-за разбитого в спальне стекла. Витковски вместе с морскими пехотинцами повез захваченных нацистов в аэропорт, и кому-то надо было остаться в квартире. Слишком уж соблазнительно разбитое окно. Дру подвинулся к другому краю кровати и встал, проверяя, нет ли на полу осколков стекла. Их было несколько, и он осторожно обошел стекло. Сдернув со стула брюки и рубашку, он оделся и направился к двери. За столом в гостиной Витковски и Карин пили кофе.

– Вы давно встали? – спросил их Дру.

– Мы дали вам поспать, дорогой.

– Опять «дорогой». Убежден, что это слово не продиктовано нежностью.

– Это самое обычное слово, Дру, – возразила Карин. – Вы просто поразили меня прошлой ночью – вернее, сегодня утром.

– Полковник, разумеется, поразил вас еще больше.

– Конечно, малыш, но ты держался что надо. Не растерялся перед лицом врага.

– Не поверите, мистер Сладкоголосый, но я уже бывал в таких переделках. Не могу сказать, чтобы гордился собой – речь идет только о выживании.