— И сколько ты ее жать будешь?

— Не знаю.

— Долго тебе?

— До вечера.

Я разозлился:

— Выходит, до вечера нам не играть, а если я до вечера не вернусь домой, меня кинутся искать. Выходит, нам сегодня не играть совсем?!

— Не играть. Я тоже так думаю. — Тарон закатила глаза, как актриса.

Я выхватил у нее серп и отбросил в сторону:

— Пошли играть!

— Нет, — вздохнула Тарон.

— А то получишь от моей мамы!

— Невезучая я, даже странно! — размышляла вслух Тарон. — То моя мама дерется, то твоя. Только и знают, что детей бить.

Тарон склонилась над травой, поднимая серп.

— Знаешь, что я придумал? — обрадованно сказал я.

— Все твои штучки — одно битье! — ответила Тарон с от чаянием в голосе.

— Ну послушай же!

Мне самому все больше нравилось то, что я придумал.

— Бежим сейчас к Шамбу-брахману, отвяжем его корову и пригоним ее сюда пастись. Сено ведь для коровы нужно, так? Так если корова здесь, зачем тебе туда траву таскать? Лучше корову притащить к траве, чем траву таскать корове. Ну как?

— Вообще-то верно…

Неуверенность Тарон тут же сменилась радостью. Она бросилась мне на шею. Мы заплясали от счастья. Тарон спрятала серп в кустах на заднем дворике, и мы побежали отвязывать корову Шамбу-брахмана.

Тарон кивнула в сторону тяжелой виноградной лозы, которая свисала с инжирного дерева, как веревка от качелей, перекинутая через сук.

— Покачаемся? — предложила Тарон.

— А если лозу оборвем, тогда что? — спросил я.

— Выдержит. Знаешь, виноградные лозы какие крепкие! Смотри, как она инжир стиснула!

Правда, все знали, что виноградные лозы могут даже задушить деревья. Лоза росла у самых корней дерева и взбиралась вверх по его стволу. Что при этом испытывало дерево? Этого мне было не понять. Я знал только, что летом мы могли влезть на дерево и сразу нарвать и винограду и инжиру.

— Первым качаюсь я! — сказал я торопливо.

— Нет, я! — заспорила Тарон.

— Нет, я! Когда спорили, кто раньше прибежит, я прибежал раньше, теперь я первый покачаюсь!

— А я тебе тогда груш не дам! — заявила Тарон.

— Ну и ладно!

Я залез на сук, с которого петлей свешивалась лоза, взялся за лозу обеими руками, уселся в петлю и начал раскачиваться. Лоза заскрипела, и с нее посыпались сухие листья. Я раскачался сильнее.

— Прыгай вниз, хватит, теперь моя очередь, — ныла Тарон.

Я еще немного покачался и прыгнул вниз, Тарон забралась на лозу. Она тоже сначала повисла на лозе, потом нащупала ногами опору, встала во весь рост и начала изо всех сил раскачиваться. Лоза ужасно скрипела. Мне стало страшно, и я закричал:

— Потише, Тарон, потише! Оборвешь лозу!

— Не оборву! — весело отозвалась Тарон. — Я сильней тебя качаюсь, гляди! Хочешь, до той высокой ветки достану?

Я действительно не мог достать ее на качелях, сколько ни старался. Поэтому я проворчал:

— Достань хвастунишка!

Тарон раскачалась еще сильнее. P-раз! Еще раз! Еще! Безуспешно.

На четвертый раз Тарон сумела ухватиться рукой за ветку. С радостным криком обломала она кончик ветки, но в тот самый миг Тарон взлетела высоко в воздух, и я увидел, что она падает. Я в ужасе расставил руки, чтоб ее поймать, и сделал шаг в ее сторону. Тарон хлопнулась прямо в мои объятия, и мы оба покатились по земле. Отшвырнуло нас сильно, и мы сумели задержаться только на самом краешке склона. Я стукнулся о камень головой, потекла кровь. Мы встали, перемазанные кровью, в пыли и в слезах.

— Это ты меня притащил сюда! — плача, обвинила меня Тарон. — Я не хотела. Я траву резала для коровы Шамбу-брахмана!

— А кто придумал на лозе качаться? — огрызнулся я.

Если бы Тарон не плюхнулась в мои руки, а упала бы прямо на землю, она могла бы убиться. С другой стороны, если б мы не покатились по земле вместе, я бы мог не выдержать удара ее тела. Голову я все-таки разбил, кровь текла вовсю, но, к счастью, мы оба были живы.

Когда мы с ревом заявились домой, нас хотели выдрать, но потом спохватились и начали осматривать. Выяснилось, что я чудом не расколол череп, а у Тарон сломана рука. Я пришел в себя дней через двадцать, а Тарон чуть не два месяца носила руку в лубке.

А нынче?

Нынче мое сердце исцелилось от многих ран. Шрам на лбу стал похож на темноватую бородавку. Когда я в забывчивости трогаю его рукой, настоящее вдруг покидает мое сознание: я опять качаюсь на лозе, с лозы срывается еще смеющаяся, радостная девочка и летит в мои руки.

То было тяжелое время для всей нашей семьи. Дома я был единственным маленьким ребенком своих родителей, и этот ребенок лежал в постели с забинтованной головой. Дома лежала в постели моя мама, страдая от боли в почках. Папа давал ей лекарства, и боль стихала. Потом боль исчезала совсем. Мы постепенно поправлялись, но однажды маме вдруг стало так плохо, что она потеряла сознание.