— Не бойся! И для твоей дочки придет канг!

Ниже почты, ниже полицейского участка располагалась длинная, чуть не в милю, площадь. Наши мальчишки утверждали, что это самая длинная площадь в мире. Вдоль нее выстроились сотни лавчонок, образуя торговые ряды. По обе стороны рядов тянулись вниз дома — кварталы бедноты и жилища самых богатых людей городка: двух- и трехэтажные дома, дома с каменными стенами, дома под цинковыми крышами. Между ними кружились улочки, на их перекрестках и в тупиках шумно возилась немытая детвора — играли в прятки, в шаха, вора и разбойника.

Выше всех, над почтой, разместились особняки, в которых жили чиновные лица. Чем ниже к подножию холма, тем беднее становился квартал. Детям из особняков не разрешалось спускаться в эти кварталы, а женщины и дети из бедных домов почти никогда не поднимались на гору. Хотя и непонятно было, кто и когда установил этот неписаный закон, но соблюдался он тверже писаных, и оба мира — верхний и нижний — неукоснительно следовали ему. Между ними было установлено сложное взаимодействие: чиновники никак не могли полагаться на местных жителей, а местные жители должны были полностью доверять чиновникам, но не могли. На практике взаимодействие становилось противодействием. О каком сотрудничестве может идти речь, если одни отдают приказы, а другие не противятся им.

Верхние жители постоянно подозревали нижних жителей в ужасных кознях, потому что в нижних кварталах не прекращались драки и поножовщина. Полиция разбирала сотни дел, в больницу на носилках приносили порезанных. Начальство ничего не могло поделать, хотя, с другой стороны, надо отметить, что именно драками и штрафами за них оно жило. Поэтому только обитатели горы полностью отдавали себе отчет в том, как необходимо и как трудно сохранить дистанцию между верхами и низами.

Однако верхи не могли существовать без низов. Низы поставляли нам и прачек, и поваров, и садовников, и домашних слуг. Снизу поднимались торговцы яйцами и птицей, те, кто продавал одежду, и те, кто содержал ее в порядке, те, кто шил обувь, те, кто делал украшения, и те, кто колол дрова. Если б не эти люди, наш домашний очаг оставался бы холодным. Но истина эта была так ужасна, что никто в округе не посмел бы признать ее. Мы считали, и нам втолковывали, что наше место — на вершине. Никогда не говорилось о том, сколько низости на этой вершине.

В детстве у меня не было ясного представления обо всех этих вещах. О многом верхние жители только перешептывались, и этот шепот распалял мое любопытство. Мне постоянно твердили, что о людях снизу незачем так много говорить, что от них лучше держаться подальше, что в их кварталах нам нечего делать. Все они воры и негодяи, жулики и безобразники, и все они нас ненавидят. Эти люди не умеют жить, культура их не коснулась. Ну что у нас может быть общего с ними?

Однажды в больницу принесли двенадцать носилок, за каждыми из которых следовал полицейский. Говорили, что принесут еще, что внизу устроили страшное побоище — человек двадцать пострадавших.

Отец прибежал из больницы и сказал матери:

— Не пускай сегодня ко мне малыша. Больница полна раненых. Двое-трое с минуты на минуту могут умереть. Это не для ребенка, он перепугается.

Тогда мама достала книжку с красивыми картинками, подсела ко мне и начала читать волшебную сказку про фей из далеких стран. Но мои мысли были в больнице, с ранеными. Что это была за драка? Двадцать раненых — значит, в больнице сейчас человек сто крутится. Может, туда и мальчишки из нижних кварталов прибежали? Сейчас, наверное, в больнице такое творится! А мама тем временем читает мне про злую волшебницу, которая превратила принца в лягушку. Что я, дурак, чтоб заниматься сейчас лягушками? Если б мама отвлеклась на минутку, я бы сразу удрал в больницу. Прошло уже минут пятнадцать, а сказке не видно конца. И тут у меня вдруг заболел живот. Когда выяснилось, что от мяты с содовой мне не легче, мама позвала Крипу Рама и приказала ему:

— Беги наверх в больницу и возьми у господина доктора лекарство от живота. Скажи, что у ребенка заболел живот.

— Может, я сам схожу? — предложил я.

— Нет, — отрезала мама.

— У меня не просто болит живот, в нем как будто шарик катается!

— Что за шарик? — перепугалась мама.

— А в шарике будто что-то стучит: тук-тук-тук.

— В шарике?! — Мама была вне себя от ужаса.

— Наверно, комок. А в комке — волдырь. Катается — вот-вот живот лопнет.

Я изо всех сил сжал живот руками.

Мама от страха потеряла голову.

— Крипа Рам! Быстренько отнеси ребенка к господину доктору! И скажи ему, чтоб все бросил и немедленно осмотрел сына!

— Бегу!

Крипа Рам схватил меня на руки. Я продолжал держаться за живот, пока мы не завернули за угол веранды. Там я выскользнул из рук Крипы Рама и помчался прямиком в больницу, крикнув ему на бегу:

— Не скажешь маме — два ана получишь!

Крипа Рам просиял от счастья. Во-первых, он был очень жадным, во-вторых, я давал ему возможность провести часика полтора как ему хочется. Совсем неплохо, почему бы не согласиться?

Я прибежал в больницу. На веранде яблоку негде было упасть — она была сплошь заставлена носилками, да еще несколько носилок разместили прямо в саду. Рядом стоял сержант Курбан Али и рассказывал про сражение. Я спрятался в толпе и начал слушать.

— Так вот, я и говорю, я и объясняю — не сегодня началась ссора. И не вчера началась. Это давняя история. С одной стороны — дом чаудхри Хоши Рама, а с другой — сардара Шахбаз-хана. А между ними земля вот эта, на которую оба права заявляют.

— А чья земля-то на самом деле? — спросил Кахар Сингх.