— Так из-за этого ж и драка! Я и говорю, я и объясняю: из-за земли драка. Тахсилдар свое говорит, землемер — свое, староста — свое. Кто больше даст взятку, того и земля будет. Как выпадет. То земля эта Шахбаз-хана, то Хоши Рама. Ни на чье имя она не записана. Пока.

— Почему ж не запишут?

— Записать, так драки никакой не будет. Я и говорю, я и объясняю…

Курбан Али размахивал рукой, как заправский философ на диспуте:

— …На одной стороне сардар Шахбаз-хан драчливый, на другой — первый хитрюга среди брахманов, чаудхри Хоши Рам, к тому же он тоже подраться не дурак. Оба люди влиятельные — за одним мусульмане стоят, за другим — разный ученый народ.

— Ну, это ясно! — перебил Пуран Мал-шах. — Поссорились ведь чаудхри Хоши Рам и Шахбаз-хан. А Мулк Атта Мухаммад как туда затесался? Откуда он-то взялся?

— Я и говорю, я и объясняю. — Курбан Али не спеша и смачно затянулся сигаретой. — Как-то ночью чаудхри Хоши Рам воззвал ко всевышнему и начал строить дом на спорной земле. Ночью поработают, стенку выведут, а Шахбаз-хан утром аллаха призовет в свидетели и стенку эту повалит. Опять чаудхри всю ночь работал, а утром сардар все порушил. Целых двенадцать суток так все и шло, а потом старший сын Хоши Рама, хавилдар Атта Рам, не выдержал. Он взял отпуск на месяц и приехал домой. Прихватил с собой одного стервеца, вечером вышли к Шахбаз-хану и давай кричать и задираться. А тот и член муниципалитета, и над всеми сардарами сардар, и в старые времена его предки всем нашим краем правили. Не вытерпел, словом, созвал домашних, и вышли на улицу драться. Ну, сами знаете, брахманы тоже — разойдутся, так кровь рекой течет. Они не зря себя зовут потомками Арджуны[8], а когда идут в английскую армию, до хороших чинов дослуживаются. И вот давай кричать: «Бей их, бей!» — и чаудхри Хоши Рама на помощь. Чуть до индо-мусульманской резни не дошло, но тут Мулк Атта Мухаммад вовремя вмешался.

— Откуда он взялся, этот Мулк Атта Мухаммад? — опять спросил Пуран Мал-шах.

— Я и говорю, я же все объясняю. Он не один был, он двух сыновей с собой привел, Хана Мухаммада и Гуляма Мухаммада, и еще родственников захватил. Хоши Рам отодвинул назад и говорит: «Ты не встревай, чаудхри. Это наша драка». Отодвинул его, значит, и кричит Шахбаз-хану — ну давай, мол, давай! Все равно Хоши Рам будет на этой земле строиться. И не украдкой, не по ночам, а средь бела дня. Если не боишься помериться со мной силой, подкрути усы ловчее и выходи вперед. Ну как после этого не начаться драке? Шахбаз-хан пырнул ножом Мулка Атту Мухаммада. И пошла свалка.

— А полиция где была? — спросил Фату-горшечник.

Сержант Курбан Али уничтожающим взглядом осмотрел Фату-горшечника и сердито отчеканил:

— Я же говорю, я же объясняю, по-моему. Меня направили в Лалу-Гархи для поимки важного преступника; господин тханедар с двумя полицейскими был в Чак-Килане на расследовании; у хавилдара Нияза Махмуда болел живот; еще четверо полицейских у нас сейчас в отпуске. Но я, кстати, как только вернулся, тут же взял дело в свои руки. А теперь и господин тханедар, бросивши свое расследование на половине, сюда возвращается.

— Так ты все же не сказал насчет Мулка Атты Мухаммада. Что с ним?

— Мулк Атта Мухаммад и старший сын его, Хан Мухаммад, оба тяжело ранены, и надежды, что выживут, никакой. Судья Лал-хан прошел в палату, а господин тханедар беседует с доктором. Может быть, что-нибудь узнали о Мулке Атте Мухаммаде — они, наверное, о нем сейчас говорят.

Сержант затянулся сигаретой и начал подниматься по ступенькам на веранду. Я пошел за ним. На веранде было полно народу, но при виде сержанта все расступились. Вслед за Курбаном Али проник в больницу и я. У дверей стоял дежурный, но меня все здесь знали в лицо, и никому не пришло в голову остановить меня. Курбан Али направился в операционную, я, прячась за его спиной, — за ним.

Курбан Али остановился, широко расставив громадные ножищи. Я заглянул в операционную и увидел на кровати тело Хана Мухаммада. На другой кровати, забинтованный с головы до ног, лежал Мулк Атта Мухаммад, над которым склонился судья. Лал-хан. На стуле рядом сидел доктор. В стороне стоял тханедар и, поправляя гигантский тюрбан, чаудхри Хоши Рам.

— И все-таки, Мулк Атта Мухаммад, ты-то зачем ввязался в чужую драку? Из-за земли ссорились Шахбаз-хан и чаудхри Хоши Рам, при чем тут ты? Как тебя туда занесло? — допытывался судья.

Мулк Атта Мухаммад отвечал медленно, точно взвешивал каждое слово:

— Сардар помнит мор 1905 года… Сардара в те времена еще здесь не было… а кто был здесь в те времена… и кто здесь присутствует… те знают… худших времен не бывало в наших краях… Десятками люди умирали… каждый день… сотнями умирали… Повозки казенные присылали… трупы увозить… Разбегаться начал народ… Мать забывала о детях… сыновья о матерях, братья о сестрах… Каждый только за себя… Мне в те времена двадцати не было… Я первым в доме заболел… Домашние, как увидели, что я болен, сразу из дому убежали… А я в горячке был… только никому до меня дела не было… никто ко мне не подходил… Повздыхали надо мной и только… Потом все ушли — и мать… и брат… и сестры… и отец… Сразу дом опустел. Я сполз с постели, кричу: «Вы что же делаете, возьмите меня с собой!..» Даже не оглянулись, побежали, будто я не человек был, а нечистый дух…

Двое суток я провалялся без сознания. Не помню, что дальше случилось. Знаю только, что меня беспамятного в казенную повозку для трупов бросили. Но в это самое время пришел отец чаудхри Хоши Рама, Сатья Рам покойный. Он как увидел мои ноги и что судорогой их сводит, так сообразил — я еще живой. Велел, чтоб сняли меня с повозки, и на собственных плечах потащил к себе домой. Сам за мной ходил, сам лекарства давал, и я поправился. Потом кончилась чума, и стали жители в свои дома возвращаться. И мой дом опять людьми наполнился. Я женился, зажил семьей, дети пошли, жил в чести, в мире. Но, сардар! Жизнь моя принадлежала чаудхри Сатье Раму покойному, а сейчас она его семье пригодилась. Я очень счастлив.