Появился тюремщик, вслед за ним Фегани – он помогал нести кандалы.

Тюремщик улыбался во весь рот. Зубы у него были поломанные и желтые.

– Ну, паренек, вот ты и получаешь снова браслетики. Завтра.

– Но я ведь заплатил!

– Ну да, точно, заплатил, но есть тут голос погромче моего, и он говорит, что ты отправляешься обратно – а значит в железе.

– Ты уж прости, – сказал Фегани, – но это не тюремщик решает. Ты его запомни. Позже он может их снова снять, если у тебя найдется малость чего нужно.

– Хватит, хватит! – заворчал тюремщик. – Не так громко!

Фегани хлопнул меня по плечу, и что-то холодное прикоснулось к моей шее под воротником.

– Ладно! Не тревожься пока что!

Когда они ушли, я сунул руку за шиворот. Там был тонкий кусок металла. Кэйт, которая отпирает замки.

Времени терять нельзя. Меня ждет темница и новые допросы. А за ними – пытки, которые кончатся только с моей смертью.

Так что если хочу что-то сделать, то делать это надо нынче ночью.

Мне слышны были вой и крики, которые доносились из камер-одиночек и больших помещений внизу, где заключенных держали вместе.

Я снова проверил прутья на окне. Дождь и ветер хорошо поработали над наружной стеной, и некоторые прутья болтались в гнездах.

Меня охватила искренняя благодарность судьбе. Сжав отмычку в руке, я принялся скрести и отламывать кусочки камня, расширяя раскрошившееся гнездо.

Потом, спрятав отмычку, взялся обеими руками за прутья и напрягся, выдавливая их наружу. Прутья немого подались, затем уперлись. Я снова взялся за работу, но шаги в коридоре прервали ее. Я уселся на скамью, уперев локти в колени, спиной к двери. Шаги на миг остановились за дверью, пока тюремщик заглядывал в волчок, потом удалились.

И снова я вернулся к решетке. Мне бы только вытащить два, самое большое – три вертикальных стержня и один горизонтальный, и тогда я смогу пролезть… Я работал, старательно расковыривая камень. Потом попробовал один из стержней. Сила меня не подвела – стержень подался. Я нажал еще сильнее – и нижний конец выскочил наружу.

Очень осторожно я вытащил из гнезда верхний конец и бесшумно положил стержень на пол. Но второй оказался упрямее. Снова и снова я то скреб камень, то напрягался изо всех сил. В конце концов мне удалось разбить нижнее гнездо – и второй стержень лег рядом со своим соседом на пол – между мной и дверью.

Горизонтальный прут был заделан не так глубоко, да и каменные крошки сыпались при каждом движении острой отмычки. Стена была старая и легко крошилась. Но все равно к этому времени я уже весь взмок от пота, а костяшки пальцев были ободраны и сбиты. Когда мне наконец удалось вытащить третий прут, ночь уже перевалила за половину и тюрьма стихла.

Я осторожно придвинул тяжелую скамью под окно. Пожертвовал своим плащом – прикрыл им уложенные на койку кандалы и свернул, стараясь придать форму лежащего человека. Я уже поставил ногу на скамейку, когда вдруг в замке заскрежетал ключ и дверь у меня за спиной распахнулась.

– Ага! – Это был Генри Кроппи. – Попался!

Он прыгнул, собираясь схватить меня сзади, но наступил на железные прутки, а те покатились под ним. Ноги тюремщика взметнулись выше головы, и он упал.

Правда, тут же поднялся и кинулся на меня, но я уже успел повернуться и ударил его.

Кулак у меня твердый. Я угодил ему прямо в нос и почувствовал, как хрустнула кость. Он чуть не упал снова, но тут же рванулся вверх, вытянувшись, чтобы схватить меня.

Я поймал его за руку, резко завернул ему за спину и задрал вверх старым приемом, который борцы называют «хамерлок». Он заорал, я резко ударил его об пол и оглушил.

Но особой выгоды мне это не дало. Конечно, дверь открыта, можно кинуться в коридор – но так я доберусь лишь до очередной тяжелой двери и очередных охранников. Нет, только в окно…

Вскочив на скамью, я протиснулся между прутьями решетки и подтащил вверх ноги – а позади слышались стоны, кашель, плевки и лязг цепей.

Я глянул вниз – сердце оборвалось. Стена, на которую я возлагал все свои надежды, находилась не меньше чем в двадцати футах внизу, а в ширину имела едва пару футов. Можно спрыгнуть и попасть на нее, но куда больше шансов, что я с нее соскользну. Я на миг заколебался. Соскользну – значит, упаду не меньше чем с тридцати футов… Я поднял глаза кверху.

Свес крыши находился в каких-нибудь четырех футах над верхней кромкой моего окна. Вцепившись в решетку, я вывернулся спиной наружу, к ночной темноте, и, перехватываясь руками, стал на внешний подоконник. А потом, придерживаясь одной рукой, второй потянулся кверху. Отпустил стержень, рванулся – и вцепился в край крыши. Очень осторожно подтянулся кверху, переполз через край и, тяжело переводя дыхание, застыл на свинцовых полосах кровли.

С меня лил пот. Я вытер руки об одежду и кое-как пополз по крыше. Она была мокрая, страшно скользкая, если я начну сползать, то надежд у меня никаких – кроме верной смерти на камнях в добрых шестидесяти футах внизу.