— Никому не говори. Только тебе скажу. Хорошо?

Тамико кивнула и почувствовала вдруг ощущения Макса — эйфоричного, купающегося в экстазе и предвкушении. Его переполняло счастье.

Тамико восхитилась:

— Ого… Круууто!

— Публике я пока ни слова… Всякое может быть… Опять…

Тамико ободряюще провела по его плечу:

— Ну да. Но мы будем думать о лучшем. Ты береги Маю, а мне пора, а то Лу вдруг глянет и заподозрит что… А еще все намекают, будто он ревнивый, а я ни в одном глазу не вижу. Пока!

Максимилиан все еще сиял, думая о своем:

— Пока!

Конечно, Максимилиан сразу велел уполномоченным распустить «конкурсанток». Маю чувствовала правду, играть перед ней циничную сволочь было бы глупо.

Макс надеялся, что Есения, ознакомившись с общими новостями, отступит сама, если что и собиралась предпринимать.

Дурак, он просто наивный дурак, Маю совсем ничего ему не обещала, а он уже расцвел душой и хотел лишь ее одну… Самую сладкую во всех мирах, и каждое ее прикосновение было ток!

Маю предложила ему наведаться к ней, когда он пожелает, но Максимилиан понял, что никуда он не пойдет.

Другая девушка приняла бы его поведение за равнодушие, но для Маю его сердце оставалось распахнутым. Она бы его поняла, если бы захотела.

Раньше они жили вместе, Маю не заводила отдельных покоев. А теперь она построила флигель наподобие дома Тамико. Отделав эту постройку на свой вкус, Маю ушла обратно в стан бога, к своим новым друзьям.

Макс все это время так и сидел неподвижно у себя. Просто наблюдал. Его ломало от холода и горя, но ужасный вечер все длился и длился.

А ближе к ночи Маю все же вернулась и тихо скользнула в свою дверь. Какое-то время она находилась там, а потом, потом резко очутилась в его спальне. Максимилиан лежал, не двигаясь. Маю по-хозяйски откинула покров с пустой половины кровати и привычно свернулась на ней клубком. Знакомо, как она уже делала тысячу раз.

Макс только наблюдал, его ощущения зашкаливали, предпринять что-либо оказывалось выше его сил, но Маю это нисколько не смущало. Ее новые прикосновения были те же, но другие, более опытные.

Максу не хотелось думать, откуда она такое узнала — он и не думал, обмирая от восторга, а все не высказанное яростно выплескивалось через пластику их тел. То, как они жили друг без друга, чем дышали, вся их тоска и боль… Они открылись друг другу ярче, чем когда-либо прежде.

Маю не давала Максу обещания, что снова не уйдет. Максимилиан понял, что всегда станет ждать ее обратно, что бы ни случилось.

— Милая, — Магнус чмокнул Кэйли в нос, — дети собираются пообщаться, я просто обязан их подслушать. Не гневайся, если я надолго отвлекусь, ага?

Богиня ответила ему в тон, сияя:

— Как отказать такой улыбке?

Оливер ощущал себя виноватым.

Он не был хорошим мужем Анеле, бессчетное число раз заставлял ее нервничать, а теперь испытывал полную беспомощность, наблюдая, как она страдает в отношениях с мерзким художником.

Анеля заслуживала лучшего мужчину. В конце концов, хотя бы беспроблемного. Иначе совесть Оливера оставалась неспокойной.

С другой стороны, с Леоном все равно бы пришлось знакомиться и общаться, если Магнус намеревался сделать Леона жрецом, фактически равным в правах с Оливером, а то и обладавшим даже большими полномочиями. Стоило воспользоваться ситуацией, пока этот паршивый «братик» прислушивался к каждому выходцу иного мира…

Смуглый черноглазый мужчина весьма удивился, обнаружив на пороге своей студии нежданного посетителя. В первый миг Леон даже подумал, что произошла ошибка, вдруг кто-то из его соседей реально принимал гостей ранним утром?

— Вы точно ко мне?

Ни тени улыбки не промелькнуло на суровом лице с высокими скулами:

— К тебе. Я сын Анели.

Теперь Леон догадался, что же интуитивно напрягло его при разглядывании красивого незнакомца — человеком тот не был. О столь взрослом сыне Анеля не рассказывала.

Леон нахмурился:

— Что ж, заходи.

Он провел гостя мимо своих рабочих инструментов. Беседовать в сакральном пространстве творчества Леону не хотелось. Кивнул Оливеру на узкий диван:

— Располагайся.

Оливер не мог понять, волнуется Леон или нет. Леон выглядел совершенно невозмутимым, молча опустился на хитрый стул-кресло рядом с диваном и уставился в лицо Оливера. Будто сам собирался пытать его, а не наоборот.

Вальяжно развалившись, Оливер молча оглядывал помещение, прикидывая, с чего бы начать.