— Айя! — Лилит пританцовывала на месте, всякий раз подпрыгивая или делая грациозные пируэты, одерживая верх, и в какой-то момент Флавиан предложил:

— Покажи мне мастер-класс! Соревноваться нам нет смысла, в этом ты неизмеримо сильнее. Научи меня!

Лилит торжествующе улыбнулась — взгляд, полный восхищения, от всенародной знаменитости ей льстил. Лилит не хотела признаваться себе, что все глубже увлекается блестящим любовником в том числе по сугубо личным причинам.

Лукас заявил, что сыграет в спектакле о древнем Ужасе, когда вернется из постцеремониального путешествия:

— А то мы их потрясем, я уеду, и что дальше? Анамаорэ потеряют главного защитника, несчастные. Не станем так уж их стращать!

Искренне считая, что успешное представление основано на львиной доле экспромта и сиюминутной страсти, Флавиан временно прекратил репетиции, «чтобы не пересаливать блюдо», и проводил с Лилит время, как ее пылкий ухажер.

Даже гравитация в мире анамаорэ отличалась от привычной: умеючи легко было взлететь или подвесить собственный дом в воздухе, впрочем, дома чаще стояли на земле.

Лана с прилежностью старательной ученицы осваивала премудрости своего нового положения, чтобы скорее адаптироваться и смотреть на ситуации глазами полновластной хозяйки положения.

Уже даже Тамико не являлась первой перерожденной из человека, а к моменту трансформации Ланы народ анамаорэ давно привык к подобным детям в царской семье, что облегчало психологическое состояние смущенной девочки. Кроме того, подруги ее опекунов, лично пройдя через все, что ей предстояло освоить, могли где-то ей подсказать и в чем-то помочь. Лана встречала их участие с благодарностью.

Порой ее удивляло, почему сами анамаорэ остаются детьми дольше перевоплощенных. Их абсолютная память способствовала точному сохранению всех навыков прошлого. С другой стороны, умения собирались столетиями, их осуществление в новом статусе требовало времени. Правда, основной причиной было то, что мужчинам и женщинам нравилось считаться детьми: учиться новому, не неся полноценной ответственности за ошибки.

Умирали и рождались анамаорэ только в случае кардинальной смены профориентации или же социального статуса. Кроме оперативников — те намного чаще.

Опекуны относились к Лане тепло, но в то же время отстраненно — ровно так, как позволяло безукоризненно исполнять эти роли, не давая Лане обманчивого ощущения всепоглощающей любви. Однако, Лана давно привыкла к самодостаточности и все же частенько сворачивалась в глубок, стискивая хрупкими пальчиками колени и тихонько плача.

Она уже виделась с Кацуо, ставшим ей теперь «двоюродным братом». Кацуо также обещал ей покровительство в сложных случаях. Лана вежливо его поблагодарила — с этим мужчиной все было просто и ясно.

Тот же, что украл ее сердце и кардинально изменил жизнь, к ней не приходил… Впрочем, отслеживать его приключения его равнодушие нисколько не мешало.

Опекуны настоятельно рекомендовали Лане не раскрывать никому, что именно она была загадочной человеческой девушкой Флавиана, «прекраснейшей, чем красивейшие из вас!» и добывать информацию, притворяясь обычной поклонницей мегапопулярного актера.

О Флавиане говорили. Говорили много.

В основном обсуждение касалось его творческих работ, хотя комментаторы не тушевались пройтись и по капризно-изменчивому нраву Флава. Девушки, томно вздыхая, вспоминали его отгремевшие вечеринки в Цитрусовой Роще. И никто, совершенно никто не предъявлял на Флава собственнических прав, словно претендовать на него было чем-то экстраординарным, пусть сейчас Флав и встречался со жрицей скандального бога, избегая давать пояснения касательно их отношений: «Вы все увидите на моем спектакле!»

Кто был Флавиан, и кто Лана, у людей простая преподавательница…

Лана плакала, утешаясь лишь почти суеверным почтением народа к царской семье, представительницей которой она теперь являлась. Пока что исполняя в основном декоративную роль, Лана надеялась отыграться в будущем, приняв участие в общественно-политической жизни анамаорэ.

Скорее всего, Флавиану было наплевать, услышат ли это Марина или Марек, внезапно вернувшиеся домой, или кто-то еще, рискнувший вступить в царские владения — прибежавший на зов Тамико Лукас обнаружил Флавиана, катающегося по коврам в истерике, размазывающего обильные слезы и с подвываниями причитающего:

— Не хочу, чтоб вы уезжали! Не хочу! Не хочу!

Тамико, обескураженная, но тронутая его искренней реакцией, не знала, что предпринять. Она растерялась и глядела на исторгавшиеся бесконтрольно эмоции, точно завороженная. Лукас сообразил быстрее, и, подтянув сына за ногу, крепко его обнял:

— Ну-ну, все хорошо. Хорошо. Мы будем на связи!

Флавиан продолжал ныть, всхлипывая:

— Это все не то! Не то!

Возразить ему было сложно, и Лукас покрепче сжал трепыхавшегося Флава, передав ему немного благодати. В какой-то момент рыдания начали стихать: