Отыскав в парке неведомую ей ранее тропу, пробравшись через дебри орешника и клёна, едва помня себя от растерянности, трясясь и истерично всхлипывая, она дотащилась до маленькой старой беседки из белого камня, плюхнулась на скамью и заплакала.

Паника и ужас перед этим ледяным изумрудным взглядом, который она когда-то обожала едва ли не более всего на свете, не оставляли.

«В этом виновата только ты! — наседал строгий голос, перекрикивая её рыдания. — Своим поведением ты отвратила от себя его любовь. Да разве может хотя бы один родитель любить своих детей после такого?»

«Но ведь он кричал на меня и обвинял в чудовищных вещах, которых у меня и в мыслях не было!» — тоненько возражал другой голос.

«Ты могла сделать что угодно: запереться в комнате на неделю, никого не пускать, объявить голодовку, не попадаться отцу на глаза, но не бежать, пленяясь своими глупыми мечтами о свободе, не позорить семью!»

«Батюшка понимал меня всегда! И всегда защищал! Он прощал мне все мои шалости!»

«Но не тогда, когда последняя твоя шалость пригрозила тебе бесчестием. Шалость с человеком, который не любит тебя, который использует тебя, как очередное развлечение».

«Он мой отец. Он должен понять меня, он должен поверить мне, ибо я по-прежнему чиста и уже более не позволю принцу прикоснуться ко мне».

«Ты упустила эту возможность. Теперь отец не желает видеть тебя».

Горе стиснуло юное сердце, и Ишмерай заплакала сильнее, и все более страшные мысли навещали ее. Аштариат, которая начала петь ей свои умиротворяющие мотивы, как только девушка вошла в парк, затихла, и ей на смену пришел едва слышный, но очень страшный шёпот, прокравшийся к самому сердцу и стиснувший сумраком безнадёги. Ишмерай более не винила себя: в ней клокотала обида и бессильный гнев. Она перестала думать о том, что привело к размолвке, она знала лишь о том, что сказал ей отец перед её побегом и как он повёл себя теперь.

От сердца тьма начала пробираться к голове, сопровождая свой неторопливый путь жгучей болью. Наконец, боль стала столь сильной, что Ишмерай, сжав голову, прижалась пылающим лбом к прохладному дереву скамьи.

— Больно! — шептала она. — Почему… так больно?..

Голова была готова разлететься на куски, внутри будто кто-то тёмный и бесконечно страшный рвался наружу, чтобы поглотить её. Едва слышное слово «предательство» отскакивало от стен беседки, стволов, и эхом покрывало округу, лишая ее иных звуков. Боль тела и души затопили её, и девушка почувствовала, что теряет сознание.

И слезы, чистые своей горькой печалью, хлынули из глаз мощным потоком и притушили страшную боль, прояснили разум от страшных мыслей. Выплакав всё, что было, девушка глубоко вздохнула и забралась на лавку с ногами, обняв колени и положив на них голову. Тепло дня, свежесть, ласковый шум ветра и глубокий голос Провидицы немного успокоили её.

Ишмерай задремала. Вскоре дрёма сменилась сном, и она увидела, как высокую толстую стену старого города штурмуют сотни разъяренных людей. Видела взрывы — огненные всполохи рвались в ночное небо, сверкало оружие, а по земле разливалась кровь. Луну, ярко сияющую над полем битвы, затопило алыми водами, звезды утонули во тьме, и старый город увидел свой конец.

Вдруг громыхнуло с такой силой, что Ишмерай, вздрогнув, очнулась. Слух её затопил страшный шум, и, придя в себя, девушка осознала, что земля шелестит под натиском мартовского дождя. Поднялся ветер, в беседке потемнело, и Ишмерай стало холодно. Тяжело вздохнув, она зябко поежилась и подняла голову, потерев затекшую шею.

— Наконец-то проснулась… — услышала она и испуганно обернулась.

На лавке напротив сидел Александр Сагдиард, изрядно промокший, со слипшимися от дождя волосами, со скрещенными на груди руками. Его крупные глаза, казавшиеся темно-синими в темноте, смотрели строго, с осуждением. Излом светлых бровей и вовсе придавал ему суровый вид, мало шедший этому красивому лицу.

— Господин Сагдиард… — выдохнула Ишмерай, изумлённо захлопав ресницами.

— Ее ищут уже более часа, а она спит в заброшенной беседке, — Александр прохладно усмехнулся, даже не скрывая своего неудовольствия. — Пока искал тебя, разразилась настоящая буря, и я вспомнил про это место. Знаешь ли… появляться на глазах у блистательных дам дворца в столь крысином виде мне не улыбается.

Ишмерай поёжилась от холода.

— Должен признать, вид у тебя что надо… — буркнул Александр, вглядываясь в её опухшие после слез глаза. — Встреча с отцом была не столь радостной, как ожидалось, сударыня?

Ишмерай резко вскинула на Александра глаза, и он увидел в них отблеск черного гнева.

— Вы можете топнуть ножкой, выбежать под дождь и пропасть еще на несколько часов, я не стану противиться! — поторопился воскликнуть тот. — Вы, дети герцогов и королей, у нас можете всё, вас не удержать, но помните: как только вы чихнете или начнете кашлять, как только в вас появятся первые признаки простуды, герцогиня отрубит мне голову… Не смотри на меня так, — спокойнее и проникновеннее добавил Александр.