Глядя в её глаза, на её насмешливую улыбку, он чувствовал некий подвох и молчал.

– То, что ночь всю здесь провёл, простим. Ты сделал её свободной... Но более чтоб тебя здесь не было.

– Что?
– поразился слышать подобное Данило.

– В обиду девочек моих не дам. Я вырастила Софью, как свою дочь! Время трудное, военное, за каждое посещение будешь платить, - лепетала мамка Дина.

Взирая в ответ пронзительно так, что улыбка с лица её исчезла, Данило ничего не ответил. Он отправился к стоящему в стороне Сержу, который ждал там уже некоторое время...

– Все знают, - прошептал тут же друг.

– И что?
– усмехнулся Данило.
– Я не единственный, поди, кто развлёкся с этими... маркитантками? Надо же, под каким прикрытием служат.

– Но ты же знал, - развёл руками Серж, а об истинных чувствах друга догадался давно и с сожалением смотрел.
– Порой, если чуть проще взглянуть, иногда махнуть рукой на что, полезно для тела и души...

Только не нужно было Даниле никакого сочувствия. Он молчаливо завтракал, молчаливо ожидал появления из шалаша Софьи... Долго не выходила она. Долго просидели у неё подруги, но когда вышли, казалось, что ничего не произошло.

Марта и Люси весело что-то рассказывали Софье, а та вскоре улыбалась и, глубже вздохнув, кивала...

– Сергеев!
– окликнул Сержа возле Данилы один из гусар и указал в сторону, откуда к их лагерю приближались с повозками и песнями цыгане.

– Целый табор! Погуляем!
– радостно восклицали гусары, поправляя на себе красивые чёрные мундиры и головные уборы, на которых от выглянувшего из-за облаков солнца сверкнули серебром изображения Адамовой головы — черепа с двумя крест-накрест лежащими костями.

Заметив оставшегося в стороне Данилу, к нему подошёл один из гусар и сел подле. Данило знал, что рядом сидит Валерий — тот, кто с тех пор, как спасли мамку Дину с её «девочками», был единственным, кто проводил большую часть времени с Мартой...

– Вот напасть, - сразу молвил он взволнованно, уставившись на цыган и пританцовывающих вокруг военных товарищей.
– Маркитантки эти столь хороши, хоть сразу под венец, а нельзя.

– Ты серьёзно?
– засмеялся вдруг Данило и резко прекратил смех, когда взгляд серьёзного Валерия обратился к нему.

Они оба молчали некоторое время, наблюдая за весельем вокруг и за радостными девушками мамки Дины, пока Валерий не указал в сторону смеющегося с друзьями в стороне гусара. Тот, приглаживая то усы, то длинные бакенбарды, постоянно оглядывался на хихикающих в ответ девушек мамки Дины...

– Слышал, собирается Пётр этой ночью к Софье в гости пойти... с вином, - сказал Валерий.
– А Марта отказалась вдруг столько времени проводить со мной... Странные женщины... Но,... как же прекрасны...

Данило некоторое время смотрел на этого самого Петра, на Софью, смущённо отводящую взгляд к подругам и вновь смеющуюся с ними. Только он и знал, какая война горела в нём, какая ярость кричала. Обо всём происходящем в нём можно было догадываться лишь по лицу...

Софья ни разу не взглянула в его сторону с тех пор, как вышла из шалаша. Это терзало Данилу больше всего. Его тянуло схватить её, встряхнуть, увести, поговорить: всё узнать. Да ничего предпринимать пока не смел.

Заметившая его и Валерия угрюмые лица молодая цыганка тут же подошла:

– Что же за тоска у столь отважного полка?! Гусары ли грустят?
– весело взяла она их обоих за руки и повела в кибитку.

Уединившиеся с нею друзья были приглашены сесть и поочерёдно показать ладони.

– Гадать будем?
– улыбался Валерий.
– Вряд ли поможет.

Но цыганка уже рассматривала ладонь Данилы:

– Недолог будет век гусарский твой, увы, но... в памяти останешься у многих, - не договорила она, как Данила отдёрнул руку и указал на друга:

– Может ему повезёт больше?

С безвыходностью вздохнул Валерий и протянул свою ладонь. Цыганка будто на миг растерялась и спросила:

– Узнать более не желаешь?

– Нет, - резко ответил Данило и покинул кибитку.

Через несколько минут к нему вернулся Валерий:

– Не стал и я дослушивать сей бред, - усмехнулся он.
– Захотелось лишь кутёж какой устроить... Что-то соскучился.

– Ты прав, - согласился с ним Данило, а внимание вновь занимала Софья, которая сидела уже не среди подруг, а на руках гусара Петра.