— И ты выбрал Ренье.

— Я не жалею об этом.

— Как он может злиться на тебя за то, что случилось, если ты сделал это ради него?

— Не думаю, что он знает, что я сделал это ради него. Я думаю, никто не знает, что произошло. А если и знают, то им просто наплевать. Я действительно убил капо.

— Ты пытался объяснить, что произошло?

— Я сбежал, как только это случилось, но я пытался звонить и писать по электронной почте. Но потом понял, что они могут это отследить, и вернулся к отправке писем отцу и Ренье без обратного адреса. Не знаю, получили ли они их вообще. В любом случае, это неважно. Мой отец мертв, а Ренье на меня покушался. La volonta de re. Воля короля.

— Что это значит?

— Это как предсмертное пожелание босса мафии своему предшественнику. И по традиции оно должно быть исполнено.

— А твой отец составил завещание короля? Что это было?

— Моя смерть.

Я качаю головой, не в силах поверить в это, но, и не желая больше говорить о чем-то таком мрачном, таком серьезном на первом свидании.

— Расскажи мне что-нибудь другое. Что-нибудь позитивное.

Он откидывается назад, так что теперь он полностью лежит на машине, и я присоединяюсь к нему, кладя голову ему на грудь.

— Я хочу тебя, Минка Рейнольдс. Ты будешь моей. Это просто вопрос времени.

— У меня нет права голоса? — спрашиваю я, забавляясь.

Он решил, что хочет меня, и это лишь вопрос времени. Это должно меня бесить, но не бесит. Потому что, если быть честной, я тоже хочу его.

Даже если я знаю, что не могу его заполучить.

Я подумал, не так ли зарождается

прощение: не под фанфары прозрения,

а когда боль собирает свои вещи,

упаковывает их и ускользает

без предупреждения посреди ночи.

Халед Хоссейни

НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ

Минка молчит, пока мы едем обратно к убежищу. Меня так и подмывает сказать что-нибудь, но, когда мы подъезжаем к дому за один квартал, я замечаю, что за нами следует машина, и мне приходится отбросить эту мысль.

— Сядь на секунду за руль, — говорю я Минке.

— Что?! — спрашивает она, в ее голосе отчетливо слышится тревога. — Я никогда не водила машину!

— А сколько тебе лет?

— Двадцать два, придурок! Я жительница Нью-Йорка! Мы не водим машину.

Я улыбаюсь нахальству в ее голосе. Если не считать того, что в начале дня она была более сдержанной, чем обычно, сегодня, и я беспокоился, что приглашение на свидание может утихомирить ее непокорность.

Я смотрю ей в глаза, чтобы она знала, что я говорю серьезно.

— Я собираюсь отпустить руль. Если ты не возьмешь его, я не могу гарантировать, что мы не разобьемся.

Я отпускаю руль, и ее глаза расширяются.

Она хватается за него с криком:

— Ты тупой придурок!

Я смеюсь, отворачиваю голову от нее, роюсь в сумке и говорю:

— Осторожнее. Твой Уилтон дает о себе знать.

Осмотревшись, я достаю из сумки нож, свой кольт и пистолет EMP, а затем поворачиваюсь на переднее сиденье со своими вещами.

Глаза Минки расширяются, когда она рассматривает мой выбор.

— О, Боже мой. Ты с ума сошел. Ты чуть не убил нас ради этого?! Для чего это?

— Я нас ничуть не убил. Ты прирожденный водитель.

— Ты даже не смотрел, как я вожу!

— Мы живы, да?

— Невероятно. А ведь это свидание проходило так хорошо.

Так и было. И до сих пор. Я собирался высадить ее у двери в убежище, как будто притворяюсь, что высаживаю ее у дома родителей; подарить ей поцелуй, который снесет ей крышу; а затем, шутя, прокрасться к ней минутой позже.

Но сейчас она будет наблюдать, как я надираю задницу, и разве это не лучше?

Я забираю у нее руль и проезжаю мимо переулка к нашему убежищу.

— Мы куда-то едем? — Ее глаза загораются, когда она замечает, что мы проехали мимо нашего дома, и у меня возникает искушение отвезти ее куда-нибудь еще, чтобы эта ночь длилась как можно дольше. — Оружейный тир?

— Кто-то следит за нами.

Ее глаза расширяются, и она снова смотрит на мое оружие, прежде чем расслабиться в своем кресле, и в воздухе раздается покорный вздох.

Я протягиваю ей пистолет EMP, хотя я был бы рад возможности использовать его в первый раз.

— Хочешь пострелять из него?