Шрифт:
Василий Дмитрич помрачнел.
— Поступай, Глаша, как считаешь нужным. Но… Такая хорошая мечта у тебя была, и вдруг все одним ударом… Жалко, очень жалко.
— Ты меня не жалей, — усмехнулась Степановна. — Не люблю, когда меня мужики жалеют.
Возвращалась она почти бегом, не разбирая дороги, лишь бы скорей попасть домой. Вдруг воротился Игнат да спросит, где пропадала до такой поры? Что ответишь?.. Потом пришли в голову другие трудные думы. Прав Вася, зачем ехать? Куда? И деда в приют подкинуть… Кошка уйдет из дома, и то жалко, а тут не кошка — дед!
За этими мыслями Глаша не заметила, как выросла на ее пути Покладчиха.
— Здравствуй, Агафья Степановна, — прогнусавила она, растягивая слова. — А я гляжу с бугра — из учительской кватеры выходишь, ну и подождала, чтоб иттить вместе.
Глаша почувствовала, как от страха и ненависти у нее захолонуло сердце.
— А ну брысь с дороги, сыщица проклятая! — крикнула она в голос. — Да я тебя за такое!..
Покладчиха испуганно шарахнулась в сторону.
— Что ты, милая, разве ж я непотребное тебе что сказала? Посоветовать хотела, как от муженька твой же грех сокрыть. Пособить хотела.
— Помолчи! — крикнула Глаша. — Не нуждаюсь я в твоей подмоге. У самой голова на плечах есть.
Не оборачиваясь, она побежала дальше, подгоняемая гнусавым бормотанием Покладчихи. Будь что будет, только бы скорей домой, к Наташке, к деду…
Игната дома не было.
Не появился он и на второй день, и на третий. В другое время Глаша бы волновалась, не находила себе места, а теперь вроде бы и радовалась этой передышке: боялась грозы.
Она даже раз-другой заглянула в учебник, — привыкла все-таки! — а днем не выдержала и подошла к монтажникам.
Доильная установка уже поднялась во весь рост, расползлась по стойлам прямыми косами молокопроводов. «И все это оставить, кинуть», — опять с горечью подумала Степановна.
А тут еще подлил масла в огонь Клищенко:
— «Крестник» твой, Пестун, совсем сбежал… «Лечиться» в город поехал. — Он перешел на шепот. — Теперь, хочешь не хочешь, на тебя одна надёжа.
— Надёжа ненадежная, — вздохнула Глаша, но Клищенко сделал вид, что не заметил этого.
— Мужик-то как, небось, отдыхает с дороги?
— Куда там, — протянула Степановна. — По делам в город поехал. Сказал, на несколько дней… Это, чтоб я не тревожилась…
— Понятно…
— Поговорили б с ним, Федор Агеевич.
— Непременно, Степановна. С новым человеком всегда интересно поговорить.
Зажав в тиски деталь, Клищенко плавными взмахами касался ее напильником, чуть поддавался корпусом вперед, когда вперед шла рука, и так же легко отступал обратно.
— Давно не слесарил, — сказал Федор Агеевич. — Увижу Пестуна, обязательно поблагодарю.
…Панкрат тую ночь, часом, не у вас ночевал? — спросила Степановна.
— У нас… А что?
— Наболтал, небось, всякой всячины…
Клищенко добродушно усмехнулся.
— С каких это пор Панкрат Романович у тебя болтуном стал?
Глаша так и не поняла, жаловался парторгу дед на Игната или же воздержался по своей стариковской гордости.
9
Она была на ферме, когда туда прибежала соседская девочка Дуня лет десяти. Дуню всегда посылал дед Панкрат, если случалось что-либо очень спешное.
— Никак за мной, — растревожилась в предчувствии Степановна.
Так и оказалось.
— Тетя Глаша, — залепетала девочка запыхавшись. — Дедушка велели вам быстро домой идти… Дядя Игнат стекла в хате побили… Дуже злой приехали. И Покладчиха там, и Пестун.
Степановна побледнела.
— Я отлучусь, Федор Агеевич, — сказала она тихо.
— Ну, ну, иди. — Клищенко посмотрел на нее. — Может, вместе?
— Не надо, Агеевич… Одна справлюсь…
— Ну, ну.
Кашляя сильнее обычного, парторг стал торопливо складывать инструменты.
Глаша сперва шла, потом не выдержала и побежала. Побежала и Дуня. Она на несколько шагов обогнала ее и так все время держалась впереди, то и дело жалостливо и с интересом оглядываясь и улыбаясь Глаше ободряющей, слабой улыбкой.
Еще издали Степановна увидела возле своей избы, на другой стороне улицы, небольшую толпу зевак, с интересом глазевших на выбитые окна. Оттуда доносился плач Наташки, визгливый фальцет деда и заглушающий все это наглый голос Игната.
— Да я тебя, лапотника, за такое…