– Армия? – повторяю слегка сдавленно, голос не слушается.

– Армия, Пенелопа. Они сравняют с землей эти места, в случае, если я не справлюсь.

Его голос спокойный, но я слышу в речах угрозу и ложь. Я нужна ему исключительно потому, что наши жизни связаны, и больше причин нет.

– А если я помогу тебе, и мы ее остановим, что тогда? Мои родные все равно умрут! – кричу на него.

– Я рассказал тебе об этом не для того, чтобы ты решала между своей жизнью и их.

Да как он так может?!

– А для чего? Зачем ты это сделал? – спрашиваю, пытаясь заглушить истерику.

– Чтобы ты успела с ними попрощаться.

Мои руки подергиваются, в груди жуткая боль. Мне кажется, что я чувствую, толстый кинжал, который вонзили в моё сердце, да ещё и провернули, причиняя адскую боль. А я-то думала, он дает мне выбор, пускай жестокий, но выбор между убийством себя и его, и смертью всех моих родных! Но, похоже, для бывшего советника и этот тяжелый выбор непозволительный подарок для меня, он мне разрешил попрощаться! Попрощаться!

Моя кожа горит, не могу сдержать свои эмоции, вспышки синего пламени становятся неконтролируемыми, но не замечаю ничего.

– Так, значит, ты думаешь, что имеешь право решать за меня? – говорю, указывая на него объятым огнем пальцем.

– Я не думаю, а знаю.

Да как он смеет?!

– Зачем ты вообще это сделал? Зачем рассказал им о ведьме и о том, что она в этом замешана? Зачем?!

Он молчит, а под моими ногами уже пылает паркет.

– На кону кое-что большее, чем наши жизни или жизни жителей одной деревушки.

– Да ты что? Ещё скажи, что одна ведьма может изменить судьбу целой страны. Да, что там страны – целого мира! – сарказм и лживая улыбка получаются сами по себе.

– Это случалось и не раз, – отвечает он мне так, что чувствуются поучительные нотки.

Для него я что, бесправное существо, ребенок? Даже в такой момент он поучает меня, словно я не понимаю, что по-настоящему важно в этой жизни. Что может быть важнее моих родных: мамы, отца, сестер и крохотного братика? Что?!

Беру себя в руки, тушу свое пламя с таким усилием, точно убиваю в себе что-то. Резко выдыхаю, закрыв глаза, и долго не могу сосредоточиться на том, что хочу сказать. Он как будто снова и снова прокручивает в моей груди кинжал, ему нравится моя боль. Поднимаю на него глаза и на мгновение поджимаю губы, чтобы задержать полный злобы и отчаянья крик.

– Вальтер, – тяжело вздыхаю с грустной улыбкой, – зачем мне спасать мир, в котором не будет тех, кого я люблю?

Разве так тяжело понять, что я чувствую? Сделать хотя бы шаг мне навстречу? Не быть таким до чертиков самоуверенным и жестоким? Ну, почему моё сердце выбрало именно этого несносного мага?!

– Если ты поступишь, как я сказал, в этом мире останется хотя бы один человек, которого ты любишь.

Он знает? Да ещё так жестоко манипулирует моими чувствами!

– А не слишком ли ты высокого мнения о себе? – говорю саркастично, при том, что голос не слушается.

Сжимаю руки в кулаки, такое чувство, что он снова и снова вонзает в меня кинжал, пробивает грудную клетку и вырывает сердце. Оно бьется в его руке, пока он не раздавливает его, словно большую сливу, но моя боль на этом не заканчивается. Это замкнутый круг, все повторяется раз за разом, и я уже не знаю, как остановить этот ад, как перестать его любить.

– Я говорю не о себе, – отвечает он мне так спокойно, что с удивлением замечаю то, чего не видела раньше. Он прячет руки за спиной, сжимает их в кулаки с такой силой, что сквозь рубашку можно заметить рельеф мышц, стоит, имитируя расслабленную позу и уверенность, которой на самом деле нет. В его глазах есть что-то ещё, кроме холода, на мгновение мне показалось, что там промелькнул страх. Он опускает взгляд ниже моего лица, и я непроизвольно смотрю туда же, куда и он.

«Этого просто не может быть», – звучит в голове мысль, прежде чем сознание поглощает темнота.

Вальтер

Если вернуться к прошлому снова, через призму прожитых с проклятием лет, сейчас любовь к той женщине кажется огромной ошибкой, даже больше, чем раньше.

Ей нравилось сиять, Мила обожала привлекать внимание. Завистливые взгляды вызывали на ее прекрасном лице широкую улыбку, а шепоток сплетников – неподдельный радостный смех. Наверное, зная это, после ее смерти я специально уничтожил все, что могло напомнить мне о её существовании. Сентиментальный шаг, нужно было убедиться, что от нее ничего не осталось.

Я забрал жизнь той, которую любил почти тринадцать лет назад. Тогда была весна, я помню это по цветущим райским деревьям и сладкому аромату, витающему вокруг них. Лепестки опали и засыпали тропу, по которой она шла в белом платье, так похожем на подвенечное.

Волосы распущены, но вместо диадемы в них виднеется нитка жемчуга. Глаза зеленые, широкая улыбка, даже тогда слишком теплая, чтобы ее забыть.

В то утро мне передали письмо. Хотя его и нельзя назвать полноценным письмом, скорее уж любовной запиской, такой личной и настоящей, что я так и не смог от нее избавиться, она и сейчас в моем сейфе. Стоило ее спалить сразу, избавиться, как избавился от всех чувств к той женщине, но я не смог.