– Она знала! Она все знала… – шипела директриса зло, и я понял: она говорит о моей бродяжке. Злость и ненависть в ее взгляде была неподдельна, и я не сразу осознал, чьи эмоции я ощущаю столь ярко: свои или чужие. Она разозлила меня своей неприязнью к моей бродяжке!

– Отвечайте на вопрос! – грозно приказываю ей.

– Да, исполняла… – женщина тяжело вздохнула, ее сильно трясло, и она не смогла сдержаться, – уже три года она исполняет все заказы, полученные училищем и лично преподавателями.

Где-то сзади Трут удивился, я услышал, как он присвистнул. Для большинства присутствующих, особенно для придворных эта информация ничего не значит, вот только мы с министром хорошо уведомлены, о каких масштабах идет речь. Изготовление настоек – точный процесс, который в промышленных масштабах очень сложно выполнить верно. Это, в конце концов, небезопасно! Как одна девушка смогла поставить такое на поток? Государство щедро финансирует как приобретение необходимых ингредиентов, так и само изготовление настоек. Но по моей бродяжке не скажешь, что она получала большое вознаграждение: одета в какое-то старое рванье.

– И что же ваша студентка получала взамен своей работы? – поинтересовался, куда же ушли наши деньги.

– Полпроцента от суммы, уплаченной покупателями, и собственную лабораторию на территории училища, – сдавленно прохрипела директриса, понимая, что этим признанием усугубляет свое положение.

Полпроцента? Да они издеваются?! Да это же сущие копейки по сравнению с выделенной суммой! Почему она вообще на это согласилась?! Она что совсем дура, что ли? Или это ей необходимо для претворения в жизнь какого-то своего, неизвестного мне плана?

– И какова же судьба остальных денег? – спрашивает Трут со своего места, пожалуй, впервые за все время своего судейства.

– Мы делили между собой, – пискнула директриса, – как и ингредиенты, закупаемые профессором Захаровым на изготовление заказов, которые мы продаем на чёрном рынке.

По залу прошелся шум, и я вообще перестал что-либо понимать. Я мог принять, что она делает зелья почти за бесценок, но из чего она их делает? Затраты на изготовление настоек огромны, их не оплатить столь мизерной суммой. Но это не важно, я всё равно должен выставить виновной ее.

– То есть безродная девчонка поставляет не проверенные вами или еще кем-то из учебного совета зелья во все важные структуры столицы? Тем самым делает всю защитную структуру страны уязвимой для шпионов других стран и внутренних врагов? Вы понимаете, чем вам это грозит? Чем грозит вашему училищу? Это же государственная измена в масштабах целого учебного заведения! Вы и все ваши студенты за последние годы могут лишиться головы за это! – проговорил уверенно, без тени сомнений. Я не из тех, кто поощряет такое поведение.

– Следующий свидетель! – снова влез в моё дело Трут, когда директриса заплакала. Махнул рукой и поднял женщину со стула, переместив в сторону, где за барьером уже сидят другие обвиняемые.

Стражник вышел позвать последнюю обвиняемую, саму бродяжку. Она вошла в зал, слегка задержавшись на входе. На ее лице легкий испуг, взгляд бегает. Почему она все время в каких-то обносках? Одета в темный свитер, размер которого едва ли не в два раза больше, чем она сама. Штаны тоже великоваты, как будто всю эту одежду она сняла с кого-то другого. Неужели нельзя было приодеться хотя бы во дворец? Махнул рукой на стул для подозреваемых, она присела на него, положив на колени свою сумку. Нервно барабанила по ней, быстро оглядывалась по сторонам, но на меня не смотрела.

– Пенелопа Руднева. Студентка четвертого курса училища Зельеваров с самыми высокими оценками на курсе, – даже когда я заговорил с ней, с легкой издевкой озвучивая ее успехи и достижения в учебе, она не посмотрела на меня. Лишь безучастно кивнула.

– Ваши преподаватели уже поведали нам о произошедшем, не желаете ли изложить свою версию? – где-то внутри я закипаю от злости.

Она молчит, растерянно хлопает глазами, смотрит на зрителей, на всех, кроме меня.

– Что вы имеете в виду?

– Правда ли, что вы исполняли государственные заказы? – как же меня бесит, что она, отвечая на МОЙ вопрос, все равно смотрит не на меня!

– Да.

– И зелье, фигурирующее в этом деле, также создали вы? – мышцы на лице уже свело, от моих попыток скрыть свою злость.

– Да.

– То есть, вы сознаетесь в содеянном? – ловлю ее на слове, хотя хочу поймать отнюдь не фигурально и хорошенько при этом потрясти.

Она не чувствует ко мне ничего, абсолютно ничего! Не испытывает по отношению ко мне никаких эмоций! Я чувствую раздражение Трута, пренебрежение и предвкушение толпы, страх обвиняемых, но ее чувств нет в этом море чужих ощущений. Даже не смотрит на меня, на того, кто провел с ней ночь и, в конце концов, стал ее мужем! Как будто это была не она… Как будто не знает меня.