— Ох, он казался таким добродушным! — воскликнул Ганнон с притворным изумлением. Внутри он остался спокойным, несмотря на оскробление. Труднее было сдержать радость от понимания того, что Прелат уверен в казни старого монаха. Еще тяжелее было не уколоть его, не намекнуть на правду. — Никогда бы не подумал.

— Истина в том, что еретики редко бывают злодеями с когтями, как демонопоклонники. Они по-своему считают себя правыми. Это и есть самое страшное. У них всегда будет убедительная история и, чаще всего, благочестивые намерения, с которыми они уходят с пути. Но все уже записано. — Прелат постучал по книге Ихариона на столе. — И незачем пересоздавать мир.

***

Вечером Ганнон с удовольствием шел в сторону морского порта в своей старой одежде. После дня, проведенного в образе — «в качестве» — поправил он себя, в качестве судьи, быть незаметным и нескованным было вдвойне приятно. Удача, что день отплытия Боннара совпал со встречей с Прелатом. Радостный вечер послужит противоядием.

Следуя инструкциям Коула, которые тот оставил перед отбытием, Ганнон увидел нужный ему корабль. Пузатое судно было пришвартовано во внутренней гавани, в него загружали последние бочки и мешки. Капитан, следивший за погрузкой, подчеркнуто не обращал внимания на мужчину неподалеку от него, сидевшего на ящике. Когда Ганнон подошел к ссутулившейся фигуре, капитан в синей рубахе и с несколькими золотыми перстнями предпочел отойти подальше.

Боннар радостно поднял взгляд на подошедшего воспитанника, но вовремя спохватился и не стал вскакивать, чтобы не привлекать ненужного внимания. Ганнон с ужасом разглядывал исхудавшую фигуру монаха. Боннар осунулся, глаза впали, под ними появились темные круги. Он сидел согнувшись так, как раньше ему бы не позволил внушительный живот. Только волосы и борода остались прежними. Пышная шевелюра, обрамлявшая голову на истончившейся шее, теперь походила на гриву.

— Ган… юноша, — громко начал Боннар, но перешел на шепот, — уж не надеялся, что успеешь.

— Не смог отказать себе в удовольствии. — Ганнон грустно улыбнулся. — А не лучше ли в трюме посидеть?

— Правда твоя: капитан тоже ворчал, но не могу я там, — монах затравленно огляделся, — похоже на темницу.

— Худоба тебе не к лицу. — Ганнон потянул себя за рубаху в районе живота. — Совсем скверно было?

— Еду давали, клеветать не буду, но поили только водой. Сам не мог заставить себя есть, было страшно.

— Допросы? — Ганнон уселся на соседний ящик.

— То была в своем роде радость: хуже всего часами быть одному. В четырех стенах. Трезвость и скука составляют мучение.

— Не успел выйти из застенка, а уже насмехаешься над максимами? — Ганнон горестно покачал головой. Жест был наигранным лишь отчасти.

— Да что мы обо мне? — увильнул от критики старый монах. — Мой провожатый мне кое-что рассказал. Благодарю тебя за спасение. Ты теперь большой человек, юноша. — Боннар слегка склонил голову. — Вижу гордость, уверенность. Смею надеяться, и мое учение пошло впрок.

— Без сомнения, — мягко сказал Ганнон, поправив застежку, слегка показавшуюся из-под складки плаща. Злиться на старика он не мог. — Расскажи, что же ты такого выписал из книг, которые я тебе доверил? Вортан – единый бог? — понизил голос юноша.

— Нет, нет! — Боннар замотал головой. — Не единый, но единственный, чьи творения постижимы. Поэтому наставления Ихариона и надо слушать беспрекословно, каким бы нелепым не казался ритуал. А над бренным миром должно думать. И придавать ему форму.

— Похоже на жизнь ремесленника-безбожника. — Ганнон задумчиво потер подбородок.

— Ух, если и твоя светлая голова так подумала, то что мне было пытаться увещевать остальных. Нет, всему свое время: и неведомому царству Гирвара, и великой борьбе Ихариона. Но здесь и сейчас мы на ладони Вортана. Не знаю, удалось ли выразить то, что знает моя душа…

— А что нового ты хотел узнать в тех книгах? Неужели там это записано?

— Нет, нет. Туда меня привело желание узнать подробнее устройство нашего мира. Нужен был лишь кусок о столпе, на котором в небытии балансирует наша мирская обитель. — Монах обвел рукой небо, причал и морскую воду. — Старый текст, скорее из Старого слова, чем то, что мне пытались приписать. Там всех называют одинаково: и богов, и… иных. — Боннар сглотнул и указал глазами вниз.

— И что же? Нашел что-то? — юноша немного подался вперед.

— Нет, только сказки. Молхар да Валана.

— Валана?

— Его дочь, иногда внучка. Эту редко поминают. Сбегает со смертным мужчиной, хитростью бережет его от гнева Молка. То старые легенды, с долунных времен. А Столп тот каменный… думал, как такой без Вортана взгромоздить? Но там только самого Молка хитростью и повергали.

— Тебя за это захотели казнить? За книгу? Поначалу ведь обвинения были легче?

— Ха, нет, мой мальчик, — в улыбке Боннара заблестела гордость, — не за это. Просто не сразу они поняли мои записи: видно, Прелат читал. — Он усмехнулся. — А потом дали кому поумней. Достаточно умному, чтобы увидеть там основы мира, но недостаточно – чтобы понять, что я их трогать не собирался.