— Сегодня снова судилище на рынке? — осведомился он.

— Да, слава богам, осталось всего два дня, — ответил Ганнон, держа в руках ставшую ненавистной шапку. — Нет желания помочь?

— Из огня да в полымя? Нет, благодарю. — Иннар весело поклонился. — Мне хватило одного дня. Пусть этот надменный тип работает. В замке все лучше, даже с каргой.

— Сказал ей, что все еще помогаешь мне до полудня?

— До обеда и вечером еще. — Ключник был явно доволен собой.

— Меньшего я и не ожидал. — Ганнон криво ухмыльнулся и водрузил на себя головной убор судьи. — Как твои исследования?

— Хорошо, даже очень! — Иннар сразу оживился. — Достал нужные карты, осталось только…

— Прости, друг. — Ганнон прервал его. — Я бы с удовольствием послушал, но пора на каторгу.

Путь на Внутренний рынок был мучительно долгим, хотя юноша уже успел немного приноровиться к ношению громоздкого наряда. Стражники, положенные ему по статусу, были отобраны из людей Виннара. Они знали, что Ганнон был его другом, а их верность своему командиру не подлежала сомнению. О том обожании, которое внушал свои людям капитан стражи, не шло и речи, но мрачная решимость почтить его память тоже сгодится. Юноша поморщился от тяжелых мыслей. Тоска по другу все чаще затмевала мышление с тех пор, как жизнь снова стала чуть спокойнее.

Кессад – темноволосый, высокий и худой помощник – уже ждал его. Судя по его строгому взгляду, Ганнон снова припозднился. Казалось, писарь состоит сплошь из острых углов: четко очерченные подбородок, скулы, прическа и даже складки на одежде — все было аккуратным и лаконичным. Рядом с ним уже выстроилась небольшая очередь.

С неподобающим статусу кряхтением Ганнон поднялся и занял положенное место на деревянном помосте. Кроме его стола там помещались еще три, полностью заваленные свитками, книгами и табличками. Навес над помостом защищал книги от возможного дождя, а заодно – слава богам – и судью от солнца. День еще не начался, а из-за молкова одеяния он уже задыхался от жары. Кессад же был свеж и бодр, а ведь он успел принести сюда все эти бесконечные своды законов.

Жестом Ганнон позволил помощнику начинать. Опытный писарь служил многим судьям и прекрасно знал ремесло. Оставалось только догадываться, какое презрение у него вызывал полуобученный судья, появившийся неизвестно откуда.

Под звон цепей стражники вели горного неардо. Эта порода уже успела примелькаться. Как там говорил Хиас’ор? Каменные? Широкоплечий и коренастый, преступник наградил Ганнона уже привычным пораженным – с примесью отвращения – взглядом: сородич судит от лица северян. Пленник нахмурил брови и уставился в землю. Разговор начинать было рано, помощник подал Ганнону записи.

— При покупке штормовых ракушек… — приступил к чтению дела судья.

— Это… — Кессад поспешил указать на строки, идущие ниже.

— Грех, но не преступление, я знаю. — Ганнон сдержал раздражение. — Я вижу, что слов еще много. Так-так, ох, убийство берегового… — Он положил пергамент на стол и посмотрел на обвиняемого. — Как же так вышло?

Неардо промолчал, а заговорил снова писарь:

— Убийство произошло в стенах города, хоть и зарублен был береговой, поэтому преступник у нас, а не у Легиона.

Ганнон молчал несколько секунд, после чего тряхнул головой, насколько позволяла шляпа.

— Я имел в виду, за что ты убил его? — проговорил судья уже громче. Боковым зрением он заметил удивленное лицо помощника. Но помог Ганнону стражник:

— Слышь, что тебя спросили его… — конвоир замялся с титулом, — судья их Величества! Отвечай! — Солдат подкрепил свои слова тычком в бок пленника.

— При судье не зовешь меня «хедль», — усмехнулся неардо, кивнув в сторону Ганнона, заставив стражника покраснеть от злобы. «Надеется хотя бы напоследок ему отомстить. Я ведь такого же цвета», — подумал Ганнон. — Он оскорбил меня, когда мы обсуждали цену. — Убийца вскинул голову и продолжил: — За такое тут судят?! Лот’сагаррия! — закончил он на своем языке и сплюнул.

— А к югу от гор за убийство не наказывают? — с любопытством спросил судья, жестом остановив стражника, что уже приготовился ударить строптивого пленника.

— Наказывают, и пострашнее, чем у вас! — тут же вступился за свой край неардо. Вокруг суда понемногу собирались зеваки. Обычно разбирательства их интересовали меньше, чем казни. — Но там бы поняли, что такое честь! — Обвиняемый попытался сложить руки на груди, забыв про цепи.

— Ты бы убил человека в земле почтенного дома Хиас и они бы поняли? — Ганнон чуть склонил голову, всматриваясь в разгневанное лицо подсудимого. — Или только у своих бы вышло? — Не дождавшись ответа, он обратился к стражнику: — Его топор?

Солдат молча развернул окровавленное полотно и прошел к столу судьи, держа оружие над головой за короткую рукоять. Собравшийся люд отреагировал недовольным ропотом. Ганнон слишком увлекся — не хватало еще довести до погрома. Но все же было сложно удержаться, ведь про эти секиры на юге ходили легенды. Неардо не слишком часто брали их с собой, особенно с тех пор, как прекратились набеги в землях Перевала. Оглядев толпу, Ганнон решил, что людей не мешает успокоить.

— Мне горько видеть, что аизкора, — он припомнил название двухлезвийной секиры, — обагрена кровью в пустяковой ссоре, это бесчестье. Это попрание договора о нерушимой дружбе!