— Супер, — резюмировал я, — а что насчет нашего разговора с Юрием Владимировичем?

— Забудь, — веско заявил он, — не было никакого разговора.

— И в «Голубые дали» тоже не надо ехать?

— Тоже не надо… как футбол-то?

— Наши выиграли 2:0, — не стал я вдаваться в подробности, если захочет, сам выяснит.

— Это хорошо, это хорошо… — пробормотал Цуканов, вспоминая, видимо, что еще надо со мной обсудить.

И вспомнил таки.

— Этого твоего Наумыча… как уж фамилия-то у него…

— Гинденбург, — помог ему я, — как у дирижабля.

— Да, Гинденбурга сегодня депортировали из Москвы.

— В Нижнереченск? — удивился я.

— Да, рядом с опальным академиком будет теперь жить. Вот на этом у меня все — спокойной ночи.

Неслабо ты этот гадючник разворошил, невольно подумал я, закрыв дверь за Цукановым. И в развернувшемся сражении МВД, похоже, пока побеждает госбезопасность по очкам. Как бы тебе не попасть между этими двумя жерновами, как горошинке, заметило мое второе я. Горох не мелют в жерновах, автоматически поправил его я, целиком едят, уж тогда зернышко пусть будет… а если в целом, то иди в баню и не мешай думать, цыкнул я на него.

А утром ранним, которое, как известно, красит нежным цветом стены древнего Кремля, меня выдернули наверх. В смысле на самый верх — к генеральному секретарю ЦК КПСС. Давненько я у него не был, думал я, входя в чертоги бога.

— Как здоровье, Леонид Ильич? — спросил я с порога у него и тут же поправился, — то есть дядя Леня, конечно.

Брежнев совсем даже и не лежал, а сидел в кресле рядом с окном и с наслаждением курил сигарету — от замечаний по этому поводу я удержался, но с заметным трудом.

— Неплохо, — ответил он, переведя взгляд на меня с желтеющей листвы кленов за окном. — А речь так и совсем почти членораздельная стала. Садись, поговорим.

Я пододвинул стул поближе к его креслу и сел, приготовившись слушать мудрые наставления кремлевского аксакала.

— Мне тут зять позвонил — хвалит тебя очень… — начал он разговор.

Так, лихорадочно сложил я в уме А и Б, зять это у нас Чурбанов что ли?

— Мне тоже нравится, как он работает, — скромно отреагировал я, — Юрий Михайлович в смысле…

— Так вот, — пропустил Брежнев мои слова мимо ушей, — он сказал, что ты кучу народа спас на вчерашнем футболе — это правда?

— Там давка на выходе случилась, — пустился я в объяснения, — все уже с трибун домой пошли, а тут Швецов взял и забил…

— Да-да, я видел, — подтвердил Ильич, — красивый гол получился.

— Трибуны заорали от радости, а выходящие люди развернулись в обратную сторону… а там еще и ступеньки плохо почистили ото льда. Короче говоря, если б не действия двух сержантов милиции, могло бы очень нехорошо получиться.

— Что за сержанты? — осведомился Брежнев.

— Черт, — потер я лоб, — я и не спросил, как их зовут… дежурили неподалеку — они и сумели прекратить эту давку.

— А ты им помог, — логически продолжил мою мысль он, — молодец… Юрий хочет тебя к медали представить, представляешь.

— Тогда уже и моего товарища не забыть бы, — ответил я, — мы вместе на футбол ходили, а потом так же вместе помогали милиции.

— Что за товарищ? — уточнил Ильич.

— Работали вместе в институте, а потом он в армию ушел, служит сейчас в Германии. А здесь в командировке оказался.

— Оставь его координаты Цуканову, — махнул рукой Брежнев, — думаю, разберемся.

Он налил в стакан минералку, выпил почти до дна и закурил новую сигарету.

— А вот курить хорошо бы поменьше, — не выдержал я такого нарушения режима.

— Сегодня можно, — улыбнулся он мне, — сегодня у нас праздник, день рождения комсомола.

— Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым, — невольно вылетело из меня.

— Правильно, я с 23 года комсомолец, билет номер 3297, — ответил он, — чем только не занимался, пока молодой был.

— А вот кстати, дядя Леня, — неожиданно набрался я храбрости, — как вы до вершин власти добрались? Поделились бы секретом с подрастающим поколением.

— Ты знаешь, Петя, — прикурил он третью сигарету от второй, — я много думал над этим и пришел к такому окончательному выводу — случайно все вышло. Шагал-шагал по ступенькам, пока неожиданно не оказался на этой вершине. Так что никаких секретов я тебе открыть не смогу.

— А когда тяжелее всего было? — продолжил я вечер воспоминаний, — можете сказать?