Все равно, даже если я больше никогда не смогу дышать.

– Давай немного помедленнее, – прошу я. – Давай просто…

– Я думаю об этом каждую секунду каждого дня. – Его ладонь скользит вверх по моей спине, и я ощущаю себя пешкой в его руках.

Нолан помогает нам развернуться и опуститься на незастеленную кровать. Смятые простыни впиваются мне в позвоночник.

– Ты играешь в самые красивые шахматы, которые я когда-либо видел, и я все время представляю тебя под собой. Это, твою мать, сбивает с толку.

На нас обоих слишком много одежды, и внезапно мне не хватает терпения. Мне нужна нагота. Нужна кожа – больше кожи. Я хочу, чтобы Нолан был ближе, чтобы было непонятно, где заканчивается мое тело и начинается его, чтобы нам обоим стало жарко. Я чувствую, как он возбужден. Эта близость кажется такой знакомой и душераздирающе интимной, как ничто в моей прежней жизни.

– Ты… – Я скольжу рукой по его прессу, опускаясь до края джинсов, и вот они – легкое сомнение, неуверенность, что я от него ожидала. – Нет? – спрашиваю я.

Его кадык вздрагивает, когда он сглатывает. На долю секунды я вижу, как дрогнули полные губы.

– Ты правда здесь? – Воздух между нами колеблется. – Порой мне страшно, что я выдумал тебя. Иногда я думаю, что ты существуешь только в моей голове.

– Здесь, – выдыхаю я и вся превращаюсь в жидкий жар.

– Я понятия не имею, что делаю, – произносит Нолан, мягко касаясь губами впадины у меня за ухом.

Я дрожу.

– Могу помочь, – говорю ему, несмотря на то что все мои нейроны превращаются в одно сплошное месиво.

– Слушаю.

– Это вроде как шахматы. Я делаю ход… – Медленно расстегиваю верхнюю пуговицу его джинсов. Скорее чувствую, нежели слышу, что он на мгновение задерживает дыхание. – Затем ты делаешь свой, – продолжаю.

Нолан приподнимается на локтях и смотрит на меня сверху вниз, будто раздумывая, где начать. Указательным пальцем он цепляется за край моей футболки, тянет ткань вверх и останавливается прямо перед бюстгальтером. Целую вечность изучает мой пупок и только затем говорит:

– Раз уж это мой первый раз, мне нужно преимущество.

– Дать тебе фору?

– Два хода.

Я смеюсь. И тут же перестаю, когда он заводит руки за мою голову, как бы говоря, что пусть толком и не знает, что делает, но у него есть планы, фантазии, стратегии – богатый внутренний мир, который он был бы не прочь сейчас задействовать.

– Надеюсь, – произношу я серьезным тоном, – что тебе понравится не меньше, чем шахматы.

– Думаю, – говорит мне Нолан с легкой улыбкой на губах, – что мне уже нравится не меньше, чем шахматы.

Мы просыпаемся рано утром. В полусонном состоянии делаем разные приятные штуки, которые требуют рук и не требуют презерватива. У меня был только один, завалявшийся в рюкзаке с доисторических времен. У Нолана их вообще не было. Судя по всему, нам действительно удалось обмануть самих себя и убедить, что ничего подобного не произойдет. Я засыпаю у него на груди, в его объятиях, чувствуя, как его частое дыхание замедляется, а затем становится совсем размеренным, – он заснул и утягивает меня за собой.

Вибрация телефона Нолана на прикроватной тумбочке будит нас, когда солнце уже высоко. Широко зевая, он берет трубку.

– Да? – его голос слишком громкий. Или нет. Может, так кажется, потому что мы лежим переплетенные, как морской узел, кожа к коже, непонятно, где чьи ноги. Свободной рукой Нолан зарылся в мои волосы и удерживает меня у изгиба плеча. – Это потому что я спал. Ага. Да. Конечно. – Кажется, он не впечатлен. Голос Нолана – прекрасная, теплая версия того, как в три часа ночи он приказывал мне перестать ворочаться. – Э-э.

Я отстраняюсь, чтобы полюбоваться на его полуприкрытые, уставшие глаза и опухшие губы. Пахнет он просто фантастически. Я хочу забраться ему под кожу. Хочу оказаться у него между ног и существовать только тогда, когда расширяется его грудная клетка. Я…

– Конечно. Она здесь. Сейчас спрошу.

Нолан прижимает телефон к плечу. Я расширяю глаза.

– Что? – шепчу я. – Зачем ты сказал, что я здесь! Можно подумать, я…

Нолан растерянно смотрит на меня:

– Что ты здесь?