Она говорила ласково, поглаживая его спину, целуя плечо:

— Ты моё стихийное бедствие… Мне так трудно тебе противостоять!..

Паша взял её лицо в ладони.

— Зачем, Лиза, зачем противостоять мне?

— Ты сам знаешь причины…

— Ерунда. Всё ерунда! Лиза…

Он простонал её имя и накинулся на губы, пленительные, опьяняющие. Голова закружилась, мысли исчезли, но он пил и пил из этого чистейшего источника наслаждения. Страсть рвалась наружу, распирая джинсы. Лизины руки бросились выпустить её. Он с трудом оторвался от лица и губ, чуть отстранился, чтобы расстегнуть халатик, вымоченный его слезами. Когда последние одежды упали на пол, он толкнул её на кровать — по матрасу пробежала волна. Но Лиза тут же вскочила, оставляя в одеялах и покрывалах лишь отпечаток тела, заспешила к коричневому полированному комоду, пристроившемуся рядом с закрытым пианино, и безжалостно перерыла его верхний ящик. Быстро вернувшись назад, она швырнула на кровать маленький шуршащий пакетик. Сила обоюдного желания не дала им пуститься в любовные шалости. Пашка просто повалил её снова на кровать, встал на полу на колени между разведённых ею ног. Потом последовало мучительно долгое натягивание резинки дрожащими и не слушающимися руками и дикое соитие, во время которого Пашка чуть не потерял пальцы правой руки, опрометчиво окунув их Лизе в рот. Так что она пела от удовольствия, а он рычал от боли.

Потом Пашка оделся и сбегал в ларёк ещё за резинками. Продавец помялся перед ночным покупателем, но выложил требуемое. Пашка схапал пакетики в кулак и стрелой помчался обратно. В дальнем углу двора ржали какие-то ребята, и Пашке показалось, что над ним, но его это не взволновало. Он взметнулся на третий этаж и, поковырявшись с незнакомыми ключами, наконец-то ворвался в свой земной рай. Скинул кроссовки, растерял ключи и почти все презервативы. Когда он вошёл в спальню, Лиза ждала на четвереньках посреди кровати.

— О! Лиза! Сука!

— Заткнись и люби меня скорее!

Потом они сидели на кровати, переплетясь телами.

— Что это? — спросила Лиза, только сейчас заметив на левом Пашкином плече синюю татуировку, безыскусную, залитую под кожу чернилами старым болезненным способом.

— Это мой крест — море, флот и ты.

Лиза внимательно изучила картинку, водя по ней пальцем. Это был якорь, перерезанный волной так, что над импровизированной водой торчали только лапы, веретено, шток и рым. Остальная часть, рога и тренд, располагалась под волной. На носке правой лапы, ближе к Пашкиной спине, сидела чайка клювом вперёд. Видно её было только сбоку или сзади.

— Больно, наверное? — спросила женщина, отрывая палец.

— У меня низкий болевой порог.

— А у меня высокий.

— Не ври.

— Да не вру я. А почему слева?

— Ближе к сердцу.

— Оно посередине.

— Всё равно немного левее.

Лиза уставилась на чайку и пробормотала:

— Надеюсь, мой голос не такой ужасный, как у чайки?

Она спросила у себя самой, но Пашка услышал.

— Гораздо ужаснее. Твой голос всю душу вынимает и футболит как мяч. Какой чайке такое под силу? Только Лизе.

Лиза хохотнула.

— Ты преувеличиваешь.

— Лучше тебе и вправду не верить мне. Ты обычная бабёнка с заурядным голосом. Это просто по рупору у меня в каждом ухе, лоцман на глазах, а уж душонка моя чересчур слабо привязана к телу, вот всё время и выскакивает.

— Павел, я тебя не спрашивала. Честно.

— Да чего меня спрашивать? Со мной и так всё ясно. Да и с тобой. Я летом стажировку проходил на паруснике «Мир», там и попросил одного умельца эту картинку на плечо.

— Вот чего у тебя руки такие шершавые и мозолистые. А если надоест тебе эта чайка?

— Возьму и вырежу.

Лизу передёрнуло, и она отсела от него на край кровати, отвернувшись. Он подвинулся к ней и, стоя на коленях и нависая над ней, взял за плечи сзади:

— Крови боишься?

— Воображение богатое. Выходит, жизнь твоего друга привела тебя во флот, а его смерть вернула тебя мне.

— Его убили ударом точно в сердце. Знала бы ты, какое оно, Ванькино сердце!..

Лиза подумала: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».

…Он любил её четыре раза за ночь. Два раза засыпал, но каждый раз, находя сквозь сон, просыпался и снова начинал ласкать. Утром он был разбит и спал беспробудно. Проснулся он, оттого что по нему елозил Максимка, и нежный голос тянул:

— Ми-и-лый, ми-и-лый, ты опоздаешь на поезд.

Пашка вскочил на кровати на колени и с досадой стукнул в подушку. Максимка, лежащий рядом на животе, взвизгнул и заплакал.

— Прости, малыш, — Пашка взял его на руки и обнял, — я не хотел тебя напугать.

Лиза стояла рядом с кроватью, и Пашка притянул и её в объятия. Они обнялись втроём, как настоящая семья.

— Люблю вас.

Он сжал их крепче.

— Обещай, Лиза. Обещай хотя бы подумать.

— Хорошо, Паша, обещаю.

Он собирался поспешно, с трудом попадал ногами в кроссовки. Перед уходом, в коридоре, он обнял их ещё раз и признался в любви.

— Очень-очень-очень, — говорил он, жмурясь и вкладывая силу в голос, а не в объятия, чтобы не задушить любимых.

— У меня теперь все внутренности будут болеть, наверное, до самого твоего возвращения.

— Ну и хорошо. Будешь помнить обо мне.

Она ущипнула его за бок.

— Лиза, — спросил он серьёзно, — на что ты живёшь?

— Я скопила немного денег, пока работала.