— Привет, — прошептала она, не отрываясь от работы. Сейчас она наносила мазки стоя, хотя поблизости находился стул.

Он легонько прикоснулся двумя пальцами к её коже рядом с воротом халатика и осторожным плавным движением обнажил левое плечо. Его губы прильнули на секунду к сгибу шеи, а затем поднялись к уху, и она услышала его тихий напряжённый голос:

— Я хочу тебя.

Её мгновенно прожгла волна жара, и язычки пламени побежали по телу. Она лениво улыбнулась, но продолжала работать кистью. Ей хотелось, чтобы он изощрился и сам оторвал её от этого занятия. И тут он почему-то вышел из комнаты. Она растерянно посмотрела ему вслед и вернулась к работе.

Через пару минут он подошёл, ступая ещё тише. Он приблизился к ней сзади, и его горячие ещё влажные от воды руки заскользили по её ногам вверх, а потом вниз, освобождая её от трусиков, пока те сами не соскользнули на пол. Тогда он положил руки ей на талию и потянул за собой на стул. Подняв халатик и помогая себе рукой, он вот так сразу нанизал её на себя, наслаждаясь лёгким стоном. Наконец она выронила кисть на пол. Он был полностью обнажён под ней. Она почувствовала, как кровь прилила к щекам. Женщина только жгуче чувствовала под собой своего мужчину, но не видела его. Двигались одни его руки, нежно, но нетерпеливо высвобождая из халатика, оглаживая живот, ласково терзая грудь. Она млела между его горячей грудью и неугомонными руками, откинув голову ему на плечо. Когда она приоткрывала глаза, перед ними цвели и плыли жёлтые кувшинки. Это и по сей день любимая их картина. Она висит в детской комнате.

Он напрягся и поднялся вместе с нею, через пару его шагов она оказалась животом и грудью на хлопковом шершавом покрывале кровати, а коленями на прохладном полу. Его ноги оставались между её ног, делясь теплом. Он не прижимался больше к спине, он её гладил, развёл на покрывале в стороны её руки, проведя по ним ладонями до самых кистей. Налёг телом и легонько куснул за ухо, а когда щекотливое блаженство разлилось, достигнув каждого её уголка, позволил себе несколько глубоких движений с оттяжкой, от которых голова окончательно пошла кругом и тела залились жаром. Затем он толкнул её на немыслимое акробатическое упражнение: не прерывая с нею контакта, перевернулся на спину и осторожно развернул лицом к себе. Она отлично помнила взгляд его глаз, серьёзных и поглощающих, без тени улыбки. Два серых омута. Помнила, как руки с наслаждением, даже упоением, ощупывали горячую кожу, непослушные упругие волосы, шероховатый ароматный подбородок, твёрдый, упрямый. А потом он притянул её для долгого ненасытного поцелуя. Поцелуи были его слабостью, поэтому он никогда не злоупотреблял ими. Слияние губ настолько заводило, что невозможно было остановиться, не выработав завод. Он тут же очутился сверху и безжалостно начал строчить её, приводя в экстаз, до самой своей последней капли. Она чувствовала себя одухотворённой и совершенно безумной, совершенной. Будь её воля, она бы непрерывно корчилась под ним в сладких муках, будь он нежным бризом или жестоким ураганом.

Освободив её, он остался лежать рядом, держа её руку в своей руке, пока не восстановил дыхание и не обрёл безмятежное лицо. Только тогда он ей улыбнулся, чмокнул в нос со словами «я хочу ребёнка» и поднялся, оставив растрёпанной и озадаченной лежать на кровати.

Вскоре он вернулся в костюме, деловой и отчуждённый, а вот лицо оставалось родным и тёплым. Она всё ещё лежала на кровати. Он наклонился и уткнулся лицом в её шею, буркнул: «Люблю тебя», — неохотно оторвался, накрыл вторым концом покрывала и ушёл.

С этого дня она понесла. Оба её ребёнка зачаты в страсти, но первый зародился в боли, а второй — в упоении. Второго она начала предчувствовать уже со слов мужа: «Я хочу ребёнка». Все признаки не заставили себя долго ждать: утренняя тошнота, непереносимость некоторых запахов, раздражительность и плаксивость, повышенная утомляемость и кулинарные капризы. Все эти мучения выпали на летний период, как раз когда из заключения вернулся Глухов. И если во время беременности Ванечкой Женя выбрал максимальную дистанцию между ними, то с Варькой он продолжал любить её до самого позднего возможного срока. Он просто обмирал по ней, бледной и пузатой, и неустанно продолжал сводить с ума. И чем ближе были роды, тем ближе, внимательнее и заботливее становился муж. А дочка родилась страшненькая и хохлатая — копия маленького Женьки. Назвали её в честь рано усопшей бабушки. А папка любил повторять ей, пока дочь не начала расцветать:

— Ничего, Варюньчик, до свадьбы мы с тобой похорошеем…

I

Москва. Июль 2002 года.

Палашов замер на секунду перед дверью, отделявшей его от самых дорогих его сердцу людей, и нажал кнопку поющего звонка, пряча за спиной букет лиловых хризантем. Дверь открыла Галина Ивановна. В её лице он разглядел подавленную радость и некоторое облегчение.

— Здравствуйте, Женя! Какая честь! Неужели вы наконец-то почтили нас своим присутствием! Входите!

Женщина посторонилась, пропуская дорогого гостя в дом.

— Здравствуйте, Галина Ивановна. Не издевайтесь. Я вполне с серьёзными намереньями. Отлично выглядите!

— Спасибо! — Она окинула его внимательным взглядом. — Вы тоже.

Не успел он пересечь порог дома, как из комнат послышался голос приближающейся Милы:

— Мамочка, кто там?

Но отвечать не потребовалось — она вышла в коридор.

— Женя! — удивлённо и растерянно, и как будто даже испуганно произнесла она и облокотилась на дверки шкафа, глядя на него округлившимися зелёными глазами.

Она не могла оторвать глаз от его лица, чтобы разглядеть и оценить его фигуру и одежду, перемену в них. Непрошеный гость не сводил с неё внимательных ласкающих глаз. Они замерли так, и Галина Ивановна тут же почувствовала себя лишней в этой продолжительной немой сцене, бросилась закрывать за ним дверь.

— Мама, присмотри, пожалуйста, за Ванечкой… — опомнившись, попросила Мила.