— Уймись!

Тут качок мгновенно согнул его в бараний рог, заломив ему за спину руку и задрав её так высоко, что внутри хрустнуло.

— Запомни, так со мной не разговаривают! Статья! — и он заломил руку ещё выше.

«Поделом тебе, — подумал Тимофей, преодолевая боль. — Это тебе не перед салагами хорохориться».

— Сто двадцать седьмая. Давай договоримся, — хрипел он, — я в ваши дела не лезу, а вы оставляете меня в покое. Хватит с меня одного покойника.

— Ладно, Тёмный, живи…

Он отпустил жертву.

— Тимофей Глухов.

— Тёмный как есть.

Тимофей расправил ноющую руку и отправился к койке.

— Лобан — эт я, Стручок и Катыш — они. Ну а ты теперь Тёмный.

Глухов решил, что благоразумнее будет промолчать. Да и какая, в сущности, разница, как его будут эти черти называть. Полез на койку и начал, громыхая и скрепя, заправлять постель.

Позже, уже вечером, к нему подошёл некрупный жилистый мужичонка, представился смотрящим отряда, познакомился, спросил, есть ли жалобы, что может дать в общак.

— Жалоб нет. В общак пока положить нечего. Заработаю, дам денег.

Ночью лежал, сверля глазами потолок, долго не мог уснуть, привыкая к новому месту. Проигрывая в голове препирательства с Лобаном, понял, что зря их затеял. Молчать надо и не лезть ни к кому ничего доказывать. Твёрже надо быть, спокойнее, и жизнь наладится.

Прохождение через ад. Глухов. За шагом шаг.

В дальнейшем оказалось, что даже не стычки между осуждёнными трудно пережить. А сшибались с завидной регулярностью. Деление на «блатных», «мужиков», «козлов» и «петухов» никто не отменял. А ещё «крысы» нарушали воровством общественный покой, да «спортсмены» типа Лобана провоцировали мордобой.

Самое трудное было пережить круговерть, характерную жизни на зоне. Каждый день начинался одинаково, также продолжался и заканчивался: подъём в пять утра; сутолока и столпотворение у параши, у раковин; построение с перекличкой; зарядка; завтрак шрапнелью, пайкой хлеба, пойлом, отдалённо напоминающим чай (посуда исключительно из алюминия); развод на работы; привод на обед, который по качеству ненамного лучше, чем завтрак; снова работа; перекличка перед дежурным оперативником; вечером — свободное время; в девять — отбой. Блатные и спортсмены на работы не ходили и быстро съезжали на более строгий режим. Власти две: одна — инспекторы в зоне, другая — смотрящие из осуждённых на зоне. Притом принципиально для всех «в зоне» и «на зоне». Хоть какое-то разнообразие вносили получение писем и передач, кратковременные и долгосрочные свидания, освобождение и прибытие новых осуждённых, периодические шмоны и еженедельные походы в «баню», которая, опять же, называлась так весьма условно, как и «карантин».

В каком-то смысле Глухову повезло: его рабочий день начинался рано и отнимал много физических сил, особенно поначалу, после тюрьмы, где заняться особо было нечем. С самого раннего утра Тимофей самозабвенно ворочал мешки с мукой, засыпал нужное количество в огромный чан тестомесильной машины, потом завешивал необходимое для буханок количество теста, перекладывал в формы, загружал в расстойный шкаф, оттуда через пару часов переставлял в электрическую печь. После печи буханки вынимались на специальные деревянные поддоны, где они остывали. Каждый раз при выгрузке свежих ароматных буханок на поддон из памяти выныривали автолавка, руки продавщицы, отпускающей батоны и буханки в тряпочную сумку с характерным шаркающим звуком, глаза Марьи, цвета разбавленного чая, удивлённые, осторожные, несмелые, её же прохладные пальцы и собственный жар и жажда. Жар печей, жар буханок напоминали жар его тела, когда он приближался к любимой женщине слишком тесно, когда вдыхал тёплый женский душок. И сразу, подобно вспыхнувшему пламени, накрывала боль. Под шлёпанье форм о плиты пола боль угасала, оставляя после себя выжженное сердце, щемящее от тоски. И он шёл завешивать новые порции теста в остывающие формы. И гнал от себя заветные воспоминания о прикосновении рук к трепещущему, не менее упругому, чем тесто, телу. Он старался зацепиться за какую-нибудь постороннюю мысль, чтобы заговорить с Мишкой, отрезающим ему куски теста, или Колькой, подбирающим и подтаскивающим ему тяжёлые металлические формы, и отвлечься, прогнать от себя навязчивые, распаляющие мысли. Но даже хрипотца собственного голоса, прозвучавшего вслух, не давала ему покоя.

Чтобы накормить колонию, нужно было повторить три цикла. С первого хлеб шёл на обед, со второго — на ужин, ну а с третьего оставался на завтрак следующего дня. На хлебопекарной линии они трудились втроём в большом производственном зале, и полностью обеспечивали колонию хлебом. Хлеб получался свежим и вкусным, его ели и сотрудники службы исполнения наказаний. Своим трудом мужики внушали уважение. График был плавающим. Работали по шесть дней в неделю. Три дня работали по двое, чтобы дать третьему выходной. И так продолжалось день за днём. Круг общения Глухова в основном и ограничивался этими двумя мужиками, с которыми он вместе трудился. Первое время после работы сил хватало только дотащиться до столовой на ужин, а после забраться на «шконку».

Страшные сны сниться перестали, потому что даже на них не оставалось сил. Касаясь подушки, он проваливался в чёрную яму, которая утром его из себя выталкивала обратно.

Первым делом, это было ещё в СИЗО, он бросил курить. Так как это было сделано очень резко, дней пять его не на шутку плющило. Тимофей не видел другого выхода. Сигареты, конечно, притупляли чувство голода, но он не рассчитывал, что родители смогут привозить ему передачи, а унижаться, стараясь раздобыть курево у других подсудимых, ему не хотелось.

Единственный выходной давал возможность немного подумать о себе и поразмышлять о родителях. Он не только украл у себя свободу, но и у родителей опору, уважение. Мать скорее всего будет искать способы его навестить и подкормить, но ему стыдно ждать этого, стыдно брать с неё, когда давно пора отдавать. Между тем, через два месяца передача пришла. Он не знал от кого. В неё положили сигареты, чай, мясные и рыбные консервы, орехи, сухофрукты, карамель и даже фрукты. И, конечно же, прислали дегтярное и хозяйственное мыло, спички, одноразовые бритвенные станки, зубную пасту. Человек, несомненно, знал, что лучше положить. Со временем Тимофей привык быть пропахшим дёгтем отощавшим доходягой среди других похожих созданий, создавших себя сами, созданных обществом, созданных системой наказаний, изоляции, исправлений. Сигареты он выменивал на другие нужные вещи, продукты. Очень важно было не подхватить туберкулёз, который преследовал заключённых из-за паршивых условий жизни, если пребывание на зоне можно назвать жизнью.