Евгений Фёдорович закурил, и вкус сигареты утончился на свежем воздухе, органично слившись с настроением ночи. На душе у него стало мягче. Он вспомнил теплоту Любушкиных губ и ровный стук её горячего сердца.

«Спешишь с выводами, старик, — смирял он себя в мыслях. — Вернись и выслушай девчонку. Ты же уже жалел её? Вот и продолжай жалеть! Довольно!»

И он бросил сигарету в мокрую от росы траву.

Когда он вернулся на террасу, там не было ни чая, ни Милы, только одинокая лампочка в светильнике робко освещала убранство.

«Вот чёрт! Что это со мной? Так ведь можно загубить всё дело».

Он щёлкнул выключателем. Единственная лампа погасла. В узкую щель из-под люка, разделяющего первый и второй этажи, мерцал тусклый свет. На второй этаж девушка не пригласила его, показывая дом.

«И угораздило же меня поселиться в этом доме!» — подумал он и, решив не говорить с ней больше о Ване в эту ночь, поднялся в темноте по ступеням к люку второго этажа. Палашов предусмотрительно постучал. Он даже вздрогнул, хотя заметил тень в середине светящейся полосы, когда прямо рядом с головой услышал шёпот:

— Женя, а вы уверены в том, что хотите войти сюда?

Эта девушка настораживала его. Почему она вдруг назвала его Женей? Женя… Он усмехнулся про себя.

— Ты разрешишь мне войти?

Она молчала, тень, выдававшая её близость к входу, исчезла. Палашов повременил. Она ничем не обнаруживала присутствия. Проверяет, что ли?

— В таком случае я вхожу.

Мила не отозвалась. Он поднял крышку люка, которая легко поддалась, и двинулся вверх. Вот сейчас она могла огреть его чем-нибудь тяжёленьким по голове. Хотя вряд ли она на такое способна. Впрочем, кто знает, на что она способна? Он делал глупость, но и ему хотелось испытать её. Медленными движениями выбрался следователь на пол второго этажа, представляя, как легко он мог воспарить туда, знал бы, что его там ждёт. И он изумился, увидев обстановку.

Роща свечей будто выросла на тумбочке, на комоде, на столе и даже на полу. Везде — картины и картинки, холсты, бумага. К окну развёрнут мольберт, он, словно застенчивая девушка, прячет сокровенное. Всмотрелся в работы. На одной картине она искала необычное слияние красок, на другой явно удалась композиция. Фрукты на натюрморте полнотой и сочностью пробуждали аппетит. Если бы он не был уверен в их происхождении, то непременно воспользовался бы развязностью манер, чтобы отведать их. Кстати, он заметил тарелку настоящих яблок на столе, но рядом с теми, на полотне, они выглядели тусклыми и недостойными внимания. Пейзажи, как видно, удавались ей не хуже.

Он нашел глазами Милу, кляксою сидевшую, поджав колени к груди, в дальнем углу кровати. Руки высвечивались на фоне чёрного сарафана, который она натянула до самых ступней. Глаза блестели исподлобья в настороженном ожидании.

— Это твои работы, ведь так?

Она опустила голову ещё ниже и отвела глаза. Тогда мужчина ответил за неё:

— Так.

Он снова обратился к её творчеству, находя здесь всё в разных техниках: зарисовки, рисунки, акварели, масло, пастель и карандаши. Палашов различал бюсты, которые задают ученикам художественных школ, распознавал, что запечатлено на сеансе с натуры. А вот море, дельфин на гребне волны — это написано по прихоти души. Заросли набегающих друг на друга листьев были созданы бездумным движением руки. А чей-то старый полуразвалившийся дом был схвачен в подробностях. В общем, его глазам предстала целая картинная галерея в ту минуту, когда творения уже были завезены, но ещё не обрели каждое своё место в смотровом зале.

— Преклоняюсь, — сказал он с удовлетворённой улыбкой и действительно поклонился ей. — А можно посмотреть на мольберте?

Мила тут же вскочила, быстро сверкая ногами и рискуя подхватить подолом огонь от свечей, пересекла комнату и кинула на картину холщовое покрывало, лежавшее тут же на подоконнике.

— Нет. Вы и так видели больше, чем положено. Идите спать.

— Повинуюсь, хорошо… Но только потуши свечи. Застрелить не удалось, и ты решила нас спалить? А может, ты так комнату отапливаешь? Рисковый способ, если учесть, сколько здесь дров.

Евгений начал задувать все свечи, которые пылали поблизости.

— И ещё одна просьба. Всё-таки завари, пожалуйста, чайку. Мне ещё поработать надо, а в животе с утра ещё никто не топтался. Я буду внизу.

Он посмотрел на нее с «собачьим» выражением глаз и спустился по лестнице вниз, закрыв за собою люк. Он машинально включил свет.

Палашов укорял себя в пристрастности и несдержанности. Он мог узнать всё важное уже сегодня, а теперь ему придётся дожидаться завтрашнего дня, терять время, если Мила вообще захочет с ним говорить.

Непрошеный гость нашёл у себя в комнате застеленную свежим бельём постель. Чемоданчик его притулился сбоку у кровати. Рядом стояла тумбочка, и он воспользовался ею, как столом, разместившись на ней с листами бумаги и ручкой. В комнате было тепло. За день она успела прогреться. Следователь начал писать протокол беседы с Марьей Антоновной. Вскоре он услышал, как Мила спустилась и хлопочет на терраске. Около часа он просидел за бумагами. Ноги затекли, хотелось покурить. Мила притихла. Протокол был готов.