Кириллу достало сил лазить по мокрым сугробам с Любой на руках. Она выглядела довольной и смотрела на Палашова теми же радостными глазами, что и на остальных друзей. Она светилась и грелась в солнечных лучах обращённых на неё взглядов. Те объятия со всхлипом, коими она наградила его при встрече, были ничем иным, как прощанием. Она простилась с ним окончательно. Смысл этой поездки прояснился для него. По-своему он тоже попрощался с ней. Потом, уже в доме, когда Люба пригласила его на танец явно с одобрения Кира, он вежливо отказался. Вообще настроение у него было не танцевальное, за что он получал негодующие взгляды от женской половины общества — тем явно не хватало ещё одного партнёра по танцам. Пару раз он потоптался под музыку с сестрой Кирилла, буквально насильно выдернувшей его из-за стола. Она почему-то сама вменила себе в обязанность расшевелить его. Но он шевелиться не хотел, пребывая в звериной тоске, когда животное ложится, складывает лапки, кладёт на них голову, лежит так часами, не ест, не пьёт, а только с грустью поглядывает на окружающее. А таковое было шумно, душно, потно. И было ему и впрямь горько. И чтобы ни думали остальные гости, убивался он по другой.

Он подмечал, что молодожёны почти не пьют, видно, хотят пережить пылкую брачную ночь, какие редко случаются после многолюдного торжества. Сюда стоило притащиться, чтобы увидеть взгляд, каким Кирюха смотрит на свою невесту. Кинематограф отдыхает. И ведь ясно как Божий день, что он пьян её запахом, её взглядами, её близостью.

«Какой же я молодец, — тупо думает Палашов, пропустив в себя ещё рюмку, — что вовремя отвалил, что освободил Любашку!»

Он знает, что ещё пара рюмок и его захлестнёт глупое слезливое умиление. Он встаёт невпопад во время тоста и уходит на улицу курить.

Варя Бургасова, накинув серую кроличью шубку на ярко-красное соблазнительное платьице, увязалась за ним. Она встала напротив и попросила ей прикурить. Варя — более миловидный женский вариант Кирилла. За версту видно их кровное родство. Её объятия согревали его во время танца, её присутствие подбадривает его теперь.

— Тяжко, Жень?

— Если честно, да, Варь, тяжко.

— У тебя прямо на лице написано.

— Серьёзно? — удивился Палашов. — Пора с водкой завязывать.

— И зачем Кир тебя пригласил? Мучить? Ведь он у тебя Любу увёл…

— Увёл? Вообще-то она не хотела уходить от меня. Это Кирилл так сказал?

— Нет. Он ничего никому не говорит.

— Ха! От партизан! Я их познакомил. Потом мы с Любой расстались. Мне так нужно стало, понимаешь? А потом уже они сошлись. Никто никого ни у кого не уводил, ясно? Я по-прежнему их люблю. Не в них дело. А если ты, любопытный нос, хочешь знать, в чём же дело, спроси у своего брата-партизана. Он — в курсе.

Евгений говорил наигранно сердито. Варя закашлялась. А когда перестала кашлять, вдруг поцеловала неловко Палашова в губы.

«Ишь ты какая! Утешительница! Интрижки захотелось? Это не по моей части. Обратись-ка ты к Вадику Семёнову».

Вслух он этого не сказал. Только посмотрел печально и вздохнул.

— У меня на груди охапка чертополоха, очень колючего. Можешь ты такое понять?

Варя растерялась от такой реакции и с сомнением произнесла:

— Нет.

— Ну вот и не пытайся!

И он слегка щёлкнул Варю по носу.

Палашов выпил-таки две лишние рюмки, а потом ещё несколько, и Варя, забравшись к нему под мышку, стоически вела его к себе домой на ночлег. Пару раз они чуть не растянулись, и девушка чудом спасла новоиспечённого адвоката от банального разбития физиономии. Из-за него она пропустила минуту, когда невеста бросала букет. А букет достался Юльке. И от всей свадьбы Варе осталась на память лишь вот эта бесконечная мышиная возня с Палашовым.

На другой день Евгения уже спасал куриный бульон. Спиртное было нельзя — впереди дорога. Он засобирался домой: выпивать запрещено, с Любой он уже простился, ехать далеко, а завтра на работу, да и настроение невесёлое. Осталось поговорить и проститься с другом. Поэтому пришлось встретиться и с его женой, на этот раз одетой в красивое ярко-голубое платье с юбкой-воланом чуть ниже колен.

— Пойдём, Кир, покурим на дорожку.

Бургасов без лишних слов надел куртку. Палашов придвинулся к восхитительной благоухающей женщине.

— До свидания, Любушка. — Он легонько поцеловал её в висок. — Оставляю тебя в самых надёжных, самых верных руках, чему очень рад. Будь счастлива.

— Мой дорогой Женька, будь и ты счастлив. Пусть тебе вернётся сторицей всё то добро, что ты делаешь другим.

Он не понял, о каком добре идёт речь, но возражать не стал. Она коснулась его руки. Он и Кирилл вышли из дома на пасмурную улицу. Погода подарила им всего один солнечный день, вчерашний. Пока шли к машине, Евгений говорил:

— Счастливчик ты, Кир. Береги её. — И уже стоя возле машины лицом к лицу: — Прости меня, если что не так. Гостёк из меня получился так себе.

— Да всё нормально. Я понимаю. Просто рад тебя повидать. Давай не теряться. Звони. Уж я за тебя порадуюсь! И я, и Люба… Ты хоть видишь её, своё сокровище?

— Только в мечтах. Но еле сдерживаюсь. Слишком близко поселился.

— Мученик.

«И мучитель. Тебе ещё не всё известно».

— Слушай, Кирюх. Я знаю, что напрягаю тебя просьбами. Ещё одно дело, нужное и благородное. Я тут прикупил детские вещи для Марьи Антоновны, но сейчас их ещё рано вручать. Пусть у тебя пока полежат, а? А где-нибудь в апреле-мае отвезёшь ей. Хорошо?