«Слава Богу!», — воскликнул про себя Палашов и взглянул на Комиссарова, но не смог определить, какие чувства тот испытывает теперь.

— Она больше на мотоцикл никогда не сядет, — процедил сквозь зубы Володька и увидел одобрение в лице доктора.

— Сколько она будет восстанавливаться? — уточнил Евгений.

— От трёх месяцев до полугода, если всё пойдёт хорошо. Но вам надо окружить её вниманием и заботой. Урок сполна получен. Думаю, и усвоен. Меняйте гнев на милость.

— Теперь ей поневоле придётся быть дома, с тобой, — добавил Палашов. — Она же не поскачет на съёмки на костылях. Она их даже держать не сможет.

— Не уверен, — возразил Комиссаров. — Никто не знает, куда и как она поскачет. Это же Лена Вершинина.

— Спасибо, Владислав Анатольевич! — Палашов прочитал имя врача на нагрудной табличке.

Подходя к тринадцатой палате, они услышали из-за двери девичий смех. Неподалёку санитарка мыла полы. Мужчины переглянулись, и Палашов пошёл первым.

— Тая, я уже не могу смеяться. Мне же больно, в конце концов.

Елена продолжала давиться смехом. Увидев Палашова, она воскликнула:

— Женя, а вот и ты! Меня уже все навестили, кроме собственного мужа.

В палате, правда, было море фруктов и цветы на всех мыслимых и немыслимых поверхностях. Тая, сидевшая на краешке кровати рядом с Еленой и закрывавшая частично обзор на сломанную ногу на вытяжке, встала и отошла, подпуская Палашова.

— Шикарно выглядишь после такого полёта! — Он наклонился и поцеловал её в щёку.

— Спасибо шлему! Имей в виду, у меня уже нет сил смеяться.

Когда Палашов отступил в сторону, она увидела на пороге палаты Володю. Он стоял и молчал, но его внешность и выражение лица говорили о многом. Она замерла, и Евгений понял, что ни его, ни Таи больше для неё не существует. Он наблюдал за Володей. На его лице сменялись чувства от «убил бы собственными руками» до «обожаю тебя», «жалко дуру». И слёзы застыли в глазах.

— Дура! — смог выдавить из себя.

— Сам дурак! — возмутилась Елена. — Я ехала, как черепаха. Я не виновата, что меня водитель машины не заметил.

— У тебя больше нет мотоцикла! Я с ним покончил.

— Ну и хрен с ним! — Елена как будто кричала ему, что есть вещи намного важнее.

— Ладно. Вы тут разбирайтесь, — напомнила о себе Тая, — а я пошла. Ленусик, поправляйся скорее.

Она подошла и поцеловала Елену в лоб, чем на секунду отвлекла её от Владимира. Тая прошла мимо Палашова и протиснулась в дверной проём рядом с посторонившимся Комиссаровым.

— Ладо, хватит уже. Иди ко мне. Как ты не понимаешь, что ты мне нужен больше всех? Ты не видишь, я уже наказана? Не заставляй меня мучиться сильнее. Наш маленький жив. Это чудо, но он жив! Неужели ты думаешь, я специально всё это подстроила? Ты дурак, Комиссаров!

Евгений видел, как под натиском ласковых женских слов рушится Володькина оборона. Он догадывался, что Лене не трудно из него верёвки вить. И вот Володя, наконец-то, переступил через себя и свою боль. Он подошёл к больничной койке и опустился коленями на пол, чтобы их лица были рядом. И тут он словно опомнился. Обернулся к Евгению и сказал:

— Палашов, какого чёрта ты ещё здесь? Иди-ка ты к… Миле.

Последовала короткая пауза. И все трое дружно захохотали. Лена, правда, смеялась вперемежку со стонами.

— Спасибо, Женя, что привёз моего дурака! — простонала она.

Продолжая смеяться, Евгений вышел из палаты.

Санитарка протирала пол совсем рядом. С осуждением она проворчала:

— Девка разбилась, а они всё хохочут и хохочут.

Женя тут же откликнулся:

— Дураки мы! Что с нас взять?

И словно в подтверждение своих слов он шагнул к этой незнакомой женщине и обнял её.

XIII

Москва. Март 2002 года.

Прохождение через ад. Палашов. Шаг 8.

Палашову приходилось ходить вокруг да около жизни Милы. Иногда ему начинало казаться, что вдали было бы легче. Он прикладывал очень много сил, чтобы, перечеркнув всё, не броситься на улицу Благушу и не подняться на седьмой этаж.

Приближался медленно, но неуклонно день рождения Милы. Евгений очень хорошо помнил, что он двенадцатого марта. Это был отличный повод сделать подарок Миле и себе. Чтобы передать что-то дорогое, нужно предстать перед её очами, а она и так половину беременности пробыла в волнениях. Ему нестерпимо хотелось увидеть её на сроке почти уже семь месяцев. Возлюбленная и ребёнок в её животе терзали и будоражили его воображение.

Посылать кого-то с цветами ему не хотелось, тем более не годилось бросать их на коврике у входа. Вступать в дополнительный сговор с Галиной Ивановной тоже было нежелательно. Хорошим выходом были цветы в горшке. Можно поставить перед дверью, позвонить и сбежать, как делают дети, когда хотят побаловаться. Цвести такой букет будет дольше, а на память останется растение, за которым придётся ухаживать. Он знал от Милиной мамы, что девушка его отлично помнит и так. Иногда думалось, чтобы лучше уж забыла.