— А давай!

Они выпили и замолчали, занятые пережевыванием аппетитной закуски. Тарелки очень быстро лишились своего наполнения. Тогда заговорил Кирилл:

— Почему не спрашиваешь, как мы доехали с Сашурой?

— Нормально доехали. Это же и так понятно.

— Она сама захотела на заднее сиденье. Села по диагонали от меня и сверлила своими глазюками меня всю дорогу через зеркало заднего вида. Рассказывала всякие школьные истории. Самое важное, что я понял за то время, что мы провели наедине в дороге — она осталась такой же замечательной девчонкой, какой была для меня раньше, и я по-прежнему питаю к ней самые нежные чувства.

— Она не виновата, что тебе скоро тридцать, а ей ещё и пятнадцати нет. Чем-то ты зацепил её ранимую детскую душу, раз она выбрала именно тебя для своей первой влюблённости.

— Я не смог поднять эту тему. Что я ей скажу? Она отлично знает, что я теперь женат. Кроме того, кстати, о детях, она совсем ребёнок.

— Она не переболела ещё? Не перегорела?

— Похоже, нет. Судя по её сверлящим глазюкам. И по тому, что она не села рядом, когда я предложил. Но мы не говорили на эту тему. Совсем. Как говорить о таком маленькой девочке со взрослым мужчиной? Вот с твоей невестой она могла бы пообщаться. Всё-таки она посчитала её близкой по возрасту.

— Да. Интересно. Может быть, она что-нибудь расскажет Миле. Я потом спрошу. Пойдём, я тебе приготовлю спальное место.

Они прошли в комнату с детской кроваткой. Мила заранее надела постельное бельё в мелкий голубой цветочек на запасные одеяло и подушку, сложила всё стопочкой, а Евгению нужно было только во всё это облачить разобранный диван, чем он и занялся. Мужчины уселись на него лицом друг к другу.

— Рассказываю последнее, и разбегаемся по кроватям. Помнишь вот это? — Евгений показал на шрам на предплечье, который напоминал Миле мёртвое дерево.

— Да. Это в Москве на тебя напали, когда ты Милу домой отвозил.

— Напали не на меня, а на неё. Чуть не увели прямо у меня из-под носа. Мы тогда больше часа потратили на все оформления. А эти крендели были у Измайловского отдела в разработке. Так что ты думаешь? Только сейчас повестку в суд ей прислали, а меня и вовсе не нашли, я же переехал. Можешь себе такое представить? Уже больше года прошло!

— Ну-у-у, — протянул Кирилл в раздумьях. — Наверное, долго копать пришлось под этого фрукта. Видимо, других подвигов за ним не мало водится. А нападение на Милу — мелочёвка, потому что ты вмешался, предотвратил.

— Так это ещё не всё про ту историю. Я тогда был в рубашке, и этот Кабан, вроде так они его называли, мне её распахал вместе с рукой. В общем, она драная была и кровавая малость. Мила у меня её выхватила, когда я в помойку собирался выбросить. Она мне купила новую рубашку, а испорченную забрала и спрятала. Так вот недавно я её нашёл. Она у неё так и хранится, представляешь? Со следами моей крови и моим запахом.

— У-у-у. Хочу тебя обрадовать, Жека, и поздравить. Вы тоже два сапога — пара. Она такая же чокнутая, как и ты.

— Спасибо, братишка! Ну кто ещё бы мне сказал всю правду, кроме тебя?!

— Ну-у, зато вы удивительно подходите друг другу. И смотритесь вместе классно. Она маленькая и хрупкая, а ты крепкий. Она светлая, а ты тёмный. Но самое главное — целый год продержались в разлуке, а теперь всё равно вместе. Это дорогого стоит.

— Да. Начали с того, что преодолели кучу сомнений и трудностей.

— Всё-таки были сомнения?

— Не забывай, что любовь свалилась на меня, как снег на голову. Я искренне считал, что люблю Любу. Да и Мила вроде как любила Ваню.

— Да и Люба вроде как любила тебя, а я вроде как любил Любу, — продолжил Бургасов. — Лучше уже не думать об этом. Даже мозги следователя перегреваются от всех этих сложных взаимоотношений.

— Вот и не думай. Ложись отдыхать. — Палашов поднялся с дивана. — Пойду приберусь и спать. Спокойной ночи! — И уже выходя из комнаты вдруг обернулся и добавил: — А Сашура вроде как любит тебя. — Усмехнулся. — Мне нравится, что вы больны не мной…65

XVIII

Москва. 7 сентября 2002 года.

И вот этот день настал. За ночь облака заволокли небо, скрыв солнце, отняв у дня радостные краски. Но отсутствие солнца на картине дня не имело никакого значения, потому что уже давным-давно Палашов был ослеплён маленьким, личным, но Солнцем с самой что ни на есть большой буквы. Он пережил столько безрадостных дней, что никакое временное отсутствие небесного светила на небосклоне не могло повлиять на расположение его духа в столь знаменательный день.