— А если я скажу, что люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой? — мужчина сверлил взглядом смущенный профиль.

— Этим вы только всё усложните. Пожалуйста, давайте забудем этот разговор. Я очень хочу сохранить с вами хорошие отношения. Поймите, — она решилась взглянуть на него, — любая девушка почла бы за честь то, что вы предлагаете мне. Но я не смогу просто взять и выкинуть из жизни прожитый опыт и возможность быть полезной людям.

— Ты снова разговариваешь со мной, как с пациентом. Для тебя все равны, не так ли? — он улыбнулся и взял её за руку. — Ты будешь моей боевой подругой и я начну брать тебя с собой в походы. Станешь лечить солдат.

Адалин аккуратно высвободила руку.

— Я не смогу быть одновременно и заботливой женой, и хорошим врачом. Уверена, вы не станете долго это терпеть и поставите мне условия, с которыми я не смогу примириться.

— То есть, будь ты свободна от обязательств, то приняла бы моё предложение? — Виктор приблизился и коснулся ладонью щеки девушки.

— Думаю, не будь я той, кто я есть, вы бы даже не подумали делать предложение простой селянке, генерал, — она была не в силах отвернуться, тогда как мужчина медленно склонялся над ней.

— Просто Виктор, — прошептал он и слегка коснулся губами губ девушки. Адалин резко отвернулась и тяжело задышала. Ей казалось, что лицо её горит огнём от переизбытка чувств. — Не засиживайся долго, Ада, с севера опять ползут подозрительные тучи, — Виктор поднялся, не дожидаясь ответа, и пошёл прочь.

Нельзя сказать, что он никогда не получал отказа от женщин. Строптивых красавиц в его практике встречалось достаточно много и далеко не каждую удавалось укротить. Но здесь было другое. Больше всего мужчину удивила собственная реакция на отказ. Он не ринулся в бой, как делал это раньше, не включил обольстителя. Он просто смирился, осознавая, что ничтожно слаб перед той преградой, которую возвела вокруг себя Адалин.

Он коротко постучал. Лидия открыла дверь, слегка приподняла брови от неожиданности, затем огляделась, убедившись, что свидетелей нет и поманила мужчину в дом. Генерал никогда не умел долго грустить.

Джон Коул к своим двадцати пяти годам неплохо научился справляться с эмоциями. Его очень трудно было вывести из себя. Во многом это объяснялось потребностью в выживании при сосуществовании с чрезмерно вспыльчивым отцом. Они с главой семейства были не похожи, но в то же время дополняли друг друга. Отец обладал твёрдым характером и во всех смыслах умел заполнить собой пространство. С ним предпочитали не спорить и убеждать он умел с невероятной ловкостью.

Коул-старший обожал женщин, не скупился на широкие жесты ради очередной крутобёдрой красотки. Если он оказывался на какой-нибудь пирушке, то отдыхал так, будто, живет последний день. Сын не был таким. Почти сразу, как только мальчик научился выстраивать в голове причинно-следственные связи, он понял, что, если не весь мир, то значительная его часть крутится вокруг отца, а потому, каким бы прохвостом тот ни был, с ним придётся поддерживать отношения. В семье парню не предоставляли выбора. Он — единственный из пятерых детей семейства Коул — дожил до подросткового возраста и благополучно перемахнул этот рубеж, после чего решено было посвящать юного наследника в семейные дела. Джон быстро всё схватывал, и отец в тайне радовался тому, что зачастую даже не приходилось ничего объяснять — сын, как будто, угадывал его мысли. Он часто держал в голове формулу «А как бы поступил отец» и действовал по ней, хотя в последнее время всё чаще норовил изменить мир к лучшему, не забывая при этом, что папа неотрывно следит за ним.

Джон не имел фамильной склонности к обогащению, роскоши и земным удовольствиям. Он, конечно, бывал в борделях — отец периодически включал посещение злачных мест в программу воспитания кровинушки — но только потому, что этого от него требовали. Каждый раз после возвращения домой с очередной попойки он некоторое время приходил в себя и старался не пересекаться с отцом. Своё удовольствие Джон находил в других вещах. Молодой человек предпочитал уединение на лоне природы. К счастью, глава гильдии озаботился тем, чтобы во внутреннем дворе его роскошного особняка возвели цветущий сад на радость публике. Сам глава семейства был к растительности равнодушен. Джон любил забрести вглубь замысловатого лабиринта из кустов шиповника и проводить там свободное время наедине со своими мыслями. Частенько он брал с собой бумагу с карандашом и наскоро зарисовывал то, что видел перед собой или что-то, что вдохновило его и сильно врезалось в память. За годы у него накопилась обширная папка из тех работ, которые он в порыве самокритики не сжёг в камине и если бы их увидел какой-нибудь знаток из мира искусства, то наверняка бы высоко оценил.

С материю парня Коул-старший познакомился, когда ездил по торговым делам в Испанию. Там, попав под очарование живописной природы, праздничной атмосферы, а скорее, чрезмерного количества спиртного, он был околдован очаровательной дочерью трактирщика Эмилией и не смог уже снять с себя эти чары. Он забрал девушку с собой и вскоре женился на ней. Молодые люди были счастливы до тех пор, пока Эмилия не узнала о наклонностях сластолюбивого супруга. С тех пор у них начались ссоры, часто доходившие до рукоприкладства. Джон, бывало, становился свидетелем этих сцен и после того, как разъярённый отец уходил, громко хлопнув дверью, утешаться в объятиях менее требовательной особы, сын шёл к матери и долго сидел, прижавшись к ней, пока та не прекращала плакать. У сына с матерью были не самые лучшие отношения, но он понимал и жалел родительницу, хоть её трудно было назвать ласковой и любящей. Женщину больше заботило положение семьи и успехи мужа, от которых зависело их благосостояние. Если по каким-то причинам Джон вызывал недовольство отца, она сразу становилась на сторону мужа.

Громкий хлопок входной двери сообщил Коулу-младшему об уходе главы семейства и окончании очередной ссоры. Парень вышел в коридор и направился в сторону комнаты родителей. Он не постучал. Мать сидела на постели и смотрела прямо перед собой невидящим взором. За эти годы она выплакала уже все слёзы, отчаявшись изменить что-либо во всём происходящем. Она не хотела ругаться, знала, что это ни к чему не приведёт, но обида снова так врезалась ей в грудь, что гнев прорвался, забрав все силы этой немолодой женщины, былая прелесть которой увяла в череде горестей, свалившихся на её плечи. Она многое перенесла в своей жизни. Странно только, что потеряв стольких детей, Эмилия так и не прониклась нежными чувствами к единственному сыну. А может быть, просто не хотела привыкать к нему, чтобы не переживать снова бурю отчаяния и скорби, когда и он покинет её.