Яола вызвалась дежурить возле меня в случае, если приступ скрутит меня раньше, чем до замка доберётся какой-нибудь целитель. Ничем помочь не могла, кроме как давать пить и смачивать полыхающий жаром лоб прохладной влажной тряпицей, но и в стороне оставаться не собиралась. И служанок пообещала привлечь. У меня не нашлось категоричных возражений, хотя ни Яолу, ни Мейду с Нальдой возле своей постели я видеть не хотела бы.

Когда во всём теле начал разгораться позабытый, но знакомый жар, я никого из слуг и не видела. Смутно помнила, как боль принялась выкручивать суставы и плавить кости. В груди шевелился огненный шар, забирал дыхание, делал тело непослушным куском камня. Сначала я ещё цеплялась за два чувства: злость на Вергена, желание во что бы то ни стало пережить приступ, чтобы с новыми силами разобраться во всём, что скрывает мой муж. И любовь к зеленоглазому ресторатору, отрицать которую у меня уже не выходило. Я понимала, что будущего у неё нет, но отказаться от новой встречи с Райдером не могла. Я должна увидеть его ещё хотя бы раз.

Такое очень редко, но случается. Иногда магами рождаются вот так – я цеплялась за эту мысль, соскальзывая в беспамятство. Потом жар и жгучий холод окончательно затянули меня в своё болото.

Снова видела маму. Отец почему-то не показывался, а мама, снова ослепительно-седая, протягивала мне руки и звала, обещая облегчение и покой. Но её тихая улыбка пугала, в немигающем взгляде я не видела ни искры тепла и мягкости. Я пыталась шевелиться и вроде бы делала маленькие шажочки назад, на большее сопротивление не хватало сил. Огонь в груди разросся, поглотил целиком, и я горела и сгорала дотла, но снова появлялась из небытия, снова боль и слабость выкручивали каждую косточку. Лэйр-Альвентей ошибся: это не дар искал выход и прорезал заново иссохшие каналы. Это всё-таки хворь, и она скоро окончательно меня одолеет. А у меня не было даже голоса, чтобы позвать хоть кого-нибудь из той тьмы, в которую я упала. Зато были кошмары, один другого изощрённее, и открыть глаза, чтобы не видеть те жуткие образы, не получалось.

Рене, надеюсь, удастся победить своё заклятье. Райдер… Райдер, надеюсь, не успел привязаться ко мне настолько сильно.

Вергену же я непременно буду являться в самых тёмных и страшных снах, и ни одно зелье не спасёт его.

Комок чистого пламени пульсировал в горле и горячим зудом стекал к ладоням. Наверное, где-то там, в бесконечной тьме, я начала привыкать к постоянной боли, потому что уже не чувствовала её так сильно, и жар не сжирал дотла, а был терпимо горячим. Иногда что-то прохладное касалось моего лица. А потом впервые за… я не знала, сколько времени прошло, я вообще не знала, что такое время – до моего слуха донёсся тихий шелест волн и мягкое покачивание. Приснилось море, бескрайнее, зелёное, и белая лодочка, в которой я сидела, наблюдая за прыгающими по воде солнечными зайчиками. Я опустила руку в воду, удивившись тому, что у меня снова есть тело и оно слушается. Морская вода ласково обняла кисть, и в этот момент я поверила, что справлюсь. Если это был сон, то теперь он был нормальным сном живого человека. Плеск воды убаюкивал, а пахло море почему-то травами, но я не особо удивлялась. Главное, что никакой тьмы и никаких кошмаров. И наконец-то не жарко, а тепло. Приятно тепло, чуточку по-другому, чем оно ощущалось прежде.

Я не запомнила сон, только смутное сожаление, что он заканчивался и таял – до того хорошо мне в нём было. Странно чувствовала своё тело: тяжёлым и неповоротливым, а руки до самых локтей кололо от недавнего онемения. И всё же это было проявлением жизни, и я снова, несмотря на слабость и тяжесть, могла шевелиться, что и проделала, хотя и не с первой попытки. Разлепила веки, пропуская сквозь ресницы дневной свет.

Да, наверное, день, судя по естественному освещению. Поморгала, привыкая, прислушиваясь и к себе, и к окружающему пространству. Сначала показалось, что я нахожусь в неестественной тишине, потом слуха начали достигать звуки. Мягкое хлопанье ткани где-то позади: так могла бы шевелиться занавеска на окне, раскачиваемая порывами летнего ветра. Стрекотание насекомых и щебетание птиц за окном, судя по всему, открытым, но птиц и прочую живность я слышала так, словно стояла непосредственно в саду. Даже голос ветра могла различить, тихий и освежающий. И ещё улавливала чьё-то мерное дыхание. Я снова пошевелилась, с облегчением почувствовала, что тело начинает слушаться, онемение в руках проходит. Повернула голову на звук: в моём кресле, где не так давно любила сидеть по вечерам я, ведя негромкие беседы с вельвиндом, спала Нальда. Я лежала в собственной кровати, накрытая до подбородка ворохом одеял. Вот почему тело ощущалось таким тяжёлым. Я кое-как выпростала руки и в неравной борьбе одержала победу над двумя из одеял, сумев отбросить их в сторону. Сразу задышалось легче. Принять сидячее положение удалось с пятой попытки; я откинулась на подушки и обвела взглядом комнату. На прикроватной тумбочке стояла плошка с жидкостью, напоминающей травяной отвар: вероятно, пока я плавала в трясине беспамятства, меня им обтирали, чтобы хоть как-то унять жар.

Я снова посмотрела на Нальду. Вот как. Яола всё-таки обеспечила дежурство. Сколько же времени я провалялась в лихорадке? Какой сейчас день?

Глава 29.3

Верген примчался поздним вечером следующего дня.

Я успела выяснить, что лихорадило меня сутки, в течение которых возле моей постели поочерёдно сменялись почти все слуги, даже Рута отвлеклась от своих кастрюль. А мне-то казалось, что прошло не менее декады. И после того, как я относительно пришла в себя, Яола продолжала суетиться, гоняя служанок по делу и без дела, а от меня требуя не покидать постель. Я уступила её напору: отлёживаясь под балдахином, можно было побыть в относительном одиночестве и покое. Подумать, прислушаться к себе, понаблюдать.

Я осознала, что изменения произошли, сила освободилась и потекла по каналам. Дар проснулся, но я не знала, как его применять. Требовалось время, чтобы нам с ним заново познакомиться друг с другом, узнать, что я теперь могу или смогу в скором времени. Но мир стал ярче, насыщеннее.

Яола обронила, что дэйн Уинблейр изменил свои планы и направляется в Бейгор-Хейл, и находила это естественным: сходящий с ума от тревоги супруг стремился убедиться, что с его женой всё в порядке. Мейда неоднократно извинялась, старалась во всём угодить, плакала и заламывала руки: она была уверена, что хозяин, едва переступив порог, выгонит её взашей. Я обещала этого не допустить.

Цветы, которые Саркен срезал в саду и принёс в мои комнаты, благоухали просто оглушительно, наполняя сердце теплом и обещанием счастья. Я послушно лежала в постели, делала вид, что читаю (какое там чтение! Буквы так и прыгали перед глазами), чувствовала себя как никогда живой и жалела только о приезде супруга. Мне больше всего на свете хотелось хоть на три часа снова вырваться из Бейгор-Хейла, дать знать, что теперь всё хорошо. И может быть, даже обсудить дальнейшие планы.

Но и в глаза Вергену посмотреть нужно было.

Шкатулка-артефакт, которую Яола поставила возле моей кровати, оповестила о новом вызове, и в следующее мгновение я увидела бледное лицо тёти.

– Дэри, ласточка, как ты?!

Я удивлённо моргнула.

– Велейна всемилостивая, что с тобой? Ты лежишь! Ты здорова? Как ты себя чувствуешь, милая? – продолжала тревожиться Ализарда.

– Всё в порядке, Лиз, я просто отдыхаю.

Я продолжала удивлённо таращиться в слегка подрагивающее в воздухе изображение: Лиз откуда-то стало известно о моём приступе, или это просто совпадение? И если ей рассказали, то кто? Не Верген же! Яола доложила? Странно… Я всячески заверила беспокойную тётушку, что волноваться не о чем, но та твердила, что у неё сердце не на месте. Я еле-еле отговорила её приезжать, чтобы убедиться в моём хорошем самочувствии лично, упомянула, что муж уже спешит в замок, а наблюдать за их взаимной неприязнью лишний раз мне не хотелось бы.