Наверное, мама всё-таки забрала меня с собой и там, по первым ощущениям, было неплохо. Лихорадка отступила и плечи перестал сотрясать озноб, прекратилась жажда. И никаких жутких масок и скалящихся морд. Со всех сторон окутывало тепло, ничуть не похожее на объятия одеяла, в которое я завернулась в начале приступа. Еле слышный, повторяющийся звук заставил меня напрячь слух и, спустя некоторое время, он оформился в тихие, полные безысходной тоски слова на незнакомом языке. Почему-то именно чужая речь убедила в том, что на тот свет я ещё не отправилась. Я пошевелилась и поняла, что положение тела не самое удобное, но было так тепло, что готова была потерпеть ещё. Не с первого раза получилось открыть глаза.

Сквозь мутную пелену я разглядела осунувшееся, несчастное лицо Рене, сильно отросшие тёмные пряди волос, почти касающиеся моего лба. Я лежала на его руках, он то гладил меня по лицу, то склонялся совсем низко, касался губами горячих висков. И тихо говорил что-то на своём наречии, из всего потока я разобрала только «лиро» и своё имя. У него были восхитительно прохладные ладони, а я после пережитого была слабее новорожденного котёнка и позволила себе ещё одну недозволительную слабость: не прогонять, не просить, едва очнувшись, соблюдать положенную дистанцию.

– Дэри, – позвал Рене, переходя на логнос. – Прости меня, ласточка. Я не должен был подвергать тебя такому риску. Дай мне в морду, посади в корзинку… Вытащи все перья из этого чучела, заслужил. Только вернись, пожалуйста.

Не осталось сил цепляться к «ласточке», я вдохнула пахнущий горькими лекарствами воздух. Зрение понемногу прояснялось, позволяя разглядеть и проступившую на лице Рене щетину, и поблёскивающий на шее кулон. Щетина смутила меня сильнее всего: сколько же времени прошло?

– Долго всё это длилось? – с трудом ворочая языком, спросила я.

– Рассвет скоро.

Всего одну ночь. Я думала, больше. Но… рассвет? В это время суток вельвинд обычно становился птицей.

– Мне показалось, ты почти умерла, – прошептал Рене, пряча глаза. – Столь сильного проявления недуга я не видел; ты бредила и не могла взять в руки стакан с зельем.

– А как тогда..?

Я приподнялась, заглянула через плечо Рене, увидела пустые склянки и пузырьки.

– Я тебя напоил, сразу же, как сумел обернуться. Прости, лиро. Это дурацкое тело совы не способно удержать даже самый маленький пузырёк. Так боялся опоздать… Тебе лучше?

Я завозилась, садясь поудобнее, а вельвинд не спешил отстраняться, продолжал гладить по волосам. Получается, мне привиделась не только мама, но и некоторые собственные действия, которых в реальности так и не случилось.

– Вроде жива, – объявила я, чувствуя, что и противное головокружение оставило.

Как же хорошо-то!

– Судя по тому, что я увидел, тебе нельзя останавливать приём зелий, – с сожалением признал сыч. – Без них ты действительно умираешь. Прости, ласточка, что заставил пройти тебя через этот кошмар.

А мне с каждым вдохом становилось легче.

– Всё хорошо, Рене. Ты не виноват. Экспериментировать больше не будем, надо вернуться к начальному плану: собрать деньги на побег и найти понимающего в таких вещах мага.

Как обычно, только на словах было легко.

***

Глава 12.3

Рене изнывал от бездействия и бессилия, его нервозность передавалась мне, но мы могли лишь продолжать то, что начали. Когда он был человеком, я учила его читать и писать на имперском, сопровождала на тайные прогулки на замковую стену и полюбившуюся, висящую над ущельем смотровую башню. В теле сыча он продолжал разбойничать, регулярно приносил серебряные и золотые монеты, а я каждый раз договаривалась со своей совестью, складывая деньги в тайничок. Изготавливала свои картины, ждала в гости Ализарду, а ещё, посоветовавшись с Рене, который после неудачного эксперимента с зельями не считал себя вправе давать мне какие-либо советы, зашла с другой стороны. Неделя за неделей, я понемножечку уменьшала дозировку лекарств. В первые разы было страшно, но вместо уводящих в беспамятство и бред приступов я становилась вялой и слабой, вместо привычной активности валялась в постели и читала книги. Через некоторое время слабость прошла, а я, к маленькой своей радости, обнаружила, что и уменьшенные порции микстур и порошков дают свой результат.

К ежедневным заботам и занятиям добавилось новое: я во что бы то ни стало вознамерилась освоить хотя бы несколько базовых магических действий. Каждый день я отводила время для тренировок, мучила голосовые связки определённым образом произносимыми звуками, училась создавать намерение, складывала пальцы в затейливые жесты. Намерение получалось, остальное не очень, но я не сдавалась. Сыч одобрительно улыбался. В самый первый урок, который он застал в человеческом облике, Рене подхватил заклинание, пробуя его на слух, мотнул головой и сказал что-то на нари, вытянул руку ладонью вверх, лодочкой сложил три пальца. Я наблюдала, затаив дыхание. Несколько секунд ничего не происходило, а потом центральная в тройном подсвечнике свеча вспыхнула робким огоньком. Я едва не взвизгнула, повернулась к недоверчиво улыбающемуся птицу.

– Это такие крохи, лиро, – ответил он на поток моих поздравлений и радостной восторженности. – Этому и без дара в крови можно научиться. Но…я рад, что хоть такой огонёк выходит. Пригодится.

А мне и такая кроха пока не давалась. Рене в этих занятиях помогал чем мог.

Деньги накапливались медленно, вот что угнетало. Лиз узнала для меня примерную стоимость «ключа»: имеющейся суммы не хватало и на половину, а ведь не только на артефакт нужны средства. Да, тётя обещала добавить и свои, но у неё тоже не было больших денег; она, в прошлом большая модница, ныне редко баловала себя обновками, я видела одни и те же платья и верхнюю одежду, а ведь ей ещё приходилось содержать оставшийся от деда столичный дом. Я безумно хотела вырваться на свободу, но беззастенчиво пользоваться незначительными средствами Лиз мне было совестно, и я нечасто принимала от неё финансовую помощь.