– Какой хорошо вооруженный охранник, – прошептала Кира.

Такое количество оружия никак не вязалось с его внешним видом. Аккуратная седая бородка и копна белых, словно лунный свет, волос. Умные печальные глаза и тяжелые вздохи. На Киру, одетую в синее платье с внушительным разрезом на бедре, с асимметричным, распахнутым воротником, он посмотрел с интересом и азартом любителя женщин, по старости вышедшего из оборота.

– Гаврилов Александр Петрович я. Охранник тутошний. Числюсь в ЧОПе, а так-то меня музей нанял. – Он показал картонку со своей фотографией и печатью организации. – Ну что вам рассказать? – Дед погладил свое ружье и вздохнул: – Ну, всю ночь пацанье бегало. Я по камере смотрел, вроде только скачут, ничего не замышляют. Фонариками светят. Играют они. Тут так-то закрытый объект, реставрация идет. Все входы закрыты и даже арматурами загорожены. Но разве детям что указ? Они то в башню лезут, то по стене ходят, то еще чего удумают. Кто-то верит, что отсюда есть ход в подземный музей. Ну это сейчас музей, а раньше объект был секретный, военный, там лодки подводные стояли. Лаза никакого нет и сокровищ тоже, но желающие поискать еще находятся. Если голову и ноги не переломают, то напакостят чего-нибудь. Вот меня охранять и наняли. А мне, старику, нормально. И деньжат мало-мало, и при деле. Только тут хоть роту поставь, от детей разве избавишься? Мне вон оружие дали, и что? В детей, что ли, палить? Я и со своим ходил. Пару раз даже стрелял. Но они ж неугомонные. Какой смысл с ними воевать? – рассказывал дед.

– Солью заряжено? – уточил Григорий, кивнув на ружье.

– Ею, – признался дед. – Если по заднице целиться и не шибко сблизи жахнуть, то даже если попадешь, то и живые останутся, и наука будет хорошая. А пистолетом-то кабы не пришибить. – Дед поднял руку, демонстрируя оружие в кобуре. – Моя старая душа такого греха не сдюжит. А так-то я приглядываю в основном из окна, да вон камера висит одна. Если замрут где, не шевелятся, иду прогонять. Раз притихли, значит, либо замыслили чего, либо уже гадят. Ну вроде этой ночью нормально все было, бегали да бегали, я не шибко приглядывался, если уж как на духу. А утром пошел обход делать, а она вон лежит. Неужто дети прибили?

– Она? – Самбуров, Кира и Роман ахнули хором. Дед аж вздрогнул.

– Ну да, баба там свернутая, – испуганно пояснил сторож.

К месту преступления он пошел с ними. Ветер колыхал оградительную ленту. Мелькали проблесковые маячки машин.

– С камеры запись ведется? – уточнил Роман.

– Нет, – покачал головой Александр Петрович. – Чево тут писать? Телевизор у меня с нее показывает.

Дорожка до башни и вниз, на другую сторону холма, оказалась крутой и в камнях. Приходилось то взбираться на валун, придерживаясь за камни рядом, то шагать вниз на добрых полметра. Не прогулочная тропа, а скорее маршрут для скалолазания. Бегая по этим развалинам, ребята, даже снабженные фонариками, сильно рисковали переломать ноги.

Эксперты со своими чемоданами матерились и ворчали.

Тело лежало на большом камне, выпирающем из земли, почти на середине склона. Под камнем гора еще продолжалась вниз, не слишком крутая, но в рытвинах и густо поросшая травой. Отсюда к башне не взбираются. Кира остановилась, дальше не пошла.

Длинные рыжие волосы жертвы ярким пятном метались над телом. Казалось, женщина растягивает заднюю поверхность бедра, сложившись вперед к ступням в какой-то йоговской асане, и только при приближении кровавые пятна на устрашающе синюшно-белом теле не оставляли сомнений – она мертва.

Григорий и Роман предупредили экспертов, что с телом следует быть максимально осторожными, помня эффект раскладушки, которым впечатляет убийца напоследок. Кира безучастно лицезрела, как люди в полиэтиленовых комбинезонах и масках берут пробы, измеряют, рассматривают и фиксируют следы, описывают и отмечают что-то в документах. Она не обладала фотографической памятью, но даже со своего места, издалека, видела несколько кругов укусов, которые точно расположились на тех же местах, что и у предыдущих жертв.

Кира перевела взгляд на похожую площадку повыше к башне. Тоже камень, торчащий из фундамента цитадели. Но не в траве, не заросший мхом и больше размером. Наверняка с него открывался великолепный вид. При определенном ракурсе получится ощущение полета над пропастью. Сколько фотографий отсюда висит в социальных сетях? Сколько задниц полировали этот камень? И почему убийца не оставил тело здесь? Именно здесь эффект оказался бы более драматичным и ярким.

Александр Петрович тоже не пошел дальше. Он стоял рядом с Кирой, наблюдал за специалистами и время от времени тяжело вздыхал.

– М-да!

Кира молчала. Она смотрела на безжизненное изуродованное тело и понимала, что смерть, как и любое другое событие в жизни человека, приедается. Ужас и противоестественность убийства себе подобного замыливается по виду и ощущению. Не только трагедия, но и неизбежный конец. Точка. Сколько религия и социум ни внушай, что убийство – это разрушение души, преступление против бога, сколько художественная литература и кинематограф ни пугай последующими мучениями и карой небесной, пусть даже общественной, человек убивает себе подобного. Смерть – обыденное, неизбежное завершение жизни. Рано или поздно это банальное событие настигнет всех. Разваливается ли душа на части, когда человек совершает убийство? Возможно. А второе убийство? Мучительная жизнь с душой, раздробленной на части. А после десятка убийств или после пятнадцати? Душа разбивается в прах, его разносит ветер, и живучее человеческое существо спокойно живет дальше.

– Неужто дети на такое сподобились? – в очередной раз вздохнул дед, прерывая мысли Киры. – Это ж она не просто на камни брякнулась. Это ж убили. Они ж хоть внешне-то лбы здоровые, а дети ж. Что ж за игры такие?

– Убили, – согласилась Кира. – Это не дети. Это убийца, который ее сюда привез. Александр Петрович, дети это лет по пятнадцать-семнадцать?

– Ну столько примерно, – согласился охранник.

– А во что играли? – продолжила Кира опрос и помогла с ответом: – Как одеты были? В черных штанах и с фонариками в руках? Две группы были? Флаги или тряпки какие-то держали? Девушки в белых балахонах? Может, что отметили особенного? Или слышали, что они говорили?