Шрифт:
Потрясающая. Хладнокровная. Чужая.
Взгляд.
Боги, этот ее взгляд.
Так смотрит палач на предателя, исполняя смертный приговор перед тем, как нажать на курок.
Грациозно поставив босую ступню мне на китель, Манон свысока бросила:
– Можешь хоть наизнанку вывернуться, Альберон, тебе никогда не стать мужчиной, которого я полюблю.
А затем в ее руках появилась гербовая бумага с печатью регистрационной палаты.
– Я больше не твоя жена. Официально не твоя. Ты не имеешь на меня никакого права. Нас развели.
Холодно сказав это, Манон бросила свидетельство о разводе мне на грудь, отвернулась и пошла прочь.
Это был контрольный выстрел в голову.
Я умирал много, много раз.
Помню блестящего лорда Вариета, который на дуэли надеялся попасть мне в сердце.
Помню того зомби-солдата с гнилыми зубами, что почти вонзил проржавелый мне штык мне в бедро.
Помню гигантского арахнида, что хотел разрубить меня напополам своим ядовитым жвалом.
Мерзкая, грязная, отвратительная смерть.
Но от руки такого прекрасного противника, как эта девушка, и умереть было не грех.
Претемный меня раздери!
Уже разодрал и окунул во тьму – подыхать от неконтролируемого, яркого, сводящего с ума желания обладать своей собственной потрясающей женой.
Бывшей женой.
Будь я проклят!
Кажется, уже проклят на веки вечные.
Уже…
ГЛАВА 40
– Манон, Манон, а Манон! А мне как полосочки на столе рисовать – вдоль или поперек?
Я подошла к Мише и с преувеличенной строгостью посмотрела на стол и замершую над ним девчушку.
Она вся была перемазюкана в краске, и в данный момент крепко сжимала в руке кисточку.
– А ты сама бы как хотела?
– Не знаю. А как лучше?
– Ну, давай попробуем вот так…
Обмакнув в ведерко с зеленой краской кисть, я с удовольствием провела по деревянной поверхности. Кисть оставила сочный, травянисто-зелёный след. Миша мгновенно поняла мой замысел и тут же подключилась, начав прорисовывать следующую белую линию. Она так бережно, высунув язык от усердия, старалась, чтоб граница вышла ровной, что я не удержалась и потрепала ее по русым кудряшкам.
Эту мебель – столы и столики будущей пиццерии сколотил для нас местный столяр за весьма умеренную плату.
А я придумала раскрасить ее в цвета нашего будущего бренда. Я сразу решила, что это будет зеленый, красный и белый.
Ну, все по классике, как говорится.
Бертоло и Миша, которые беспрекословно меня теперь слушались, как командира, ничего не имели против.
Девчушка восторженно скакала по пекарне, не отставая от меня ни на шаг, и ловила каждое мое слово.
Несмотря на маленький возраст, помощницей она оказалась весьма толковой. Я потихоньку обучала ее разным рецептам пиццы, а Миша впитывала, как губка.
На залитом солнцем заднем дворе было весело и уютно, а еще очень вкусно пахло свежей краской. С детства люблю этот запах. Он всегда ассоциировался у меня с обновлением, с переменами, которые непременно будут к лучшему.
Внезапно послышался звук распахиваемых ворот, и во дворик вкатил подержанный синий фаэтон.
– Папочка! – Миша вскочила и бросилась к водителю.
– Моя фасолинка! – закричал Бертоло и поднял девочку в воздух. – Ого, да тут у вас целая художественная мастерская…
– Краски почти не осталось, а я еще хотела разрисовать фасад, – пожаловалась я.
Не то, чтобы я была уж таким великим художником, но уж пиццу-то схематично может изобразить любой, кто в школе посещал кружок рисования.
Хоть и недолго.
– В мастерской есть списанная. Возьму ее, если позволят, – деловито сообщил Бертоло. – Насчет швейного ателье я договорился, Манон. Хозяйка пошьет нам несколько костюмов, если мы примем у себя их на юбилей ателье. Она немного сомневалась, но я уговорил. Пообещал необычное угощение и хорошую выпивку. Только она просила тебя лично объяснить, как нужно будет. Она сама совершенно не представляет, как должны выглядеть эти твои пицешапки... А вот насчет иллюзиониста пока что не очень. Они такие суммы ломят за работу – мы на эти деньги можем еще пару печей поставить. Может, ну его… А, Манон?
– Нет, нет и нет! – запротестовала я. – Реклама – двигатель торговли. О нашей пиццерии будет говорить весь Орлиан. И точка!
– Хорошо. Мне дали еще один адрес иллюзиониста, попробую договориться ним. Сказали, он вроде берет по-божески, хоть и старикашка с прибабахом.
Глядя на Бертоло, трудно поверить, что совсем недавно он буквально не просыхал и водил разгульные компании.
За прошедшее время отец Миши посвежел, похорошел, руки его перестали трястись, а глаза – быть мутными и ко всему безучастными.