Для начала я со всей самонадеянной решительностью попробовал разорвать путы, окутывающие меня, полагаясь исключительно на силу своей мускулатуры. Ага, как же, сейчас. Шварценеггером я не был даже во времена умеренно-алкогольной юности. А уж про сейчас, когда Зелёный змий потрудился над моим организмом со всем своим усердием, и говорить не приходилось. Путы даже ни разу не затрещали для приличия.

Следующей моей попыткой к освобождению была имитация поступательных движений гусеницы, пытающейся выползти из своего кокона. Несмотря на то, что в детстве я различные драматические кружки не посещал, гусеница, а точнее, её движения у меня получились довольно реалистичными. Станиславский, конечно, стоя не аплодировал бы, но всё же какой-нибудь провинциальный ТЮЗ на эту роль утвердил бы без предварительного кастинга. Вот только путы оказались не фанатами доморощенного лицедейства и выпускать меня из своих объятий не собирались.

На этом моя скупая фантазия закончилась, да и немногочисленные силы плавненько утекли из моего тела. Единственное, на что я был ещё способен, — максимально, до хруста в шейных позвонках склонить голову на бок, чтобы липкий, выступивший градом пот не заливал глаза да предаться унылому размышлению о вариантах моей безвременной кончине.

***

— Да здесь он где-то, я тебе говорю.

— Здесь, здесь, здесь. Это уже десятое «здесь», о котором ты говоришь. Но предыдущие «здесь» правдивыми не оказались.

— Вместо того чтобы ворчать, взяла бы и посмотрела своим внутренним взором. У тебя связь с ним попрочнее моей будет.

— Это с чего бы это такие скоропалительные выводы?

— Это с того, что я вовсе не слепая и уж абсолютно не тупая. А чтобы понять, какие чувства ты к нему испытываешь, достаточно обладать интеллектом самого дебильного вихра.

— Перестань, нет у меня никаких чувств!

— Ещё раз для глухих повторяю: я не слепая. И потом, с чего это такие тайны на пустом месте? Ну, любовь, туда-сюда, всё же просто и понятно. Да и он к тебе явно не ровно дышит. Взяли бы и...

— Перестань, тебя это совсем не касается, и я больше не желаю говорить на эту тему, а уж тем более слушать нотации от кого бы то ни было.

— А ну стоять! Я тебе не «кто бы то ни было»! И оскорблений в свой адрес терпеть не намерена.

— А я и не собиралась тебя оскорблять. Но и ты свой мохнатый носик не суй в чужую личную жизнь.

— Значит, говоришь, мохнатый? И твою лысую особь это очень сильно коробит!

— Посмотри, какое самомнение. С чего это меня вообще должно волновать что-то в отношении тебя, а уж тем более коробить?

— Вот как мы заговорили! Ты что, думаешь, если теперь остались один на один, то можно мгновенно набираться наглости и борзеть прямо на глазах? Пока ещё ты у меня в плену...

— Была. А теперь мы, кажется, в равных условиях. Или даже нет. Сил ты, конечно, поднабралась за это время. И научилась довольно многому. Но против меня ты ещё соплячка с пушистым рыльцем.

— Соплячка, значит?! Ну сейчас я выбью пыль из твоего старческого самомнения!

Внезапная духота накрыла меня всего и разом. Создавалось стойкое и явное ощущение, что меня засунули в пищевой пакет-рукав и отправили в духовку как какого-то курёнка. Эта мысль пришла стремительно, мгновенно и безапелляционно поселилось в голове, не давая ни малейшего шанса альтернативным мнениям. Я физически чувствовал, как вытекаемый из меня собственный сок ощутимо нагревался, и, обволакивая меня со всех сторон, начинал пропаривать тело до полной готовности. Омерзительное чувство, должен признаться. Омерзительное, принеприятнейшее! Да что там раскидываться пафосными словами? Ужасно болезненное.

Задохнувшись от безысходности. Впитывая каждой клеточной моего организма ужас от призывно улыбающейся в моём сознании невзрачной старушки с косой. Попытался впасть в спасительную кому полнейшей бессознательности. Но, получив настойчивый отказ от бессердечной комы, сделал то единственное, на что я был сейчас способен. Я закричал. Нет. Я ЗАОРАЛ во всю силу моих ещё не до конца проваренных лёгких. ЗАОРАЛ, напрягая до предела мои не совсем пропечённые связки. ЗАОРАЛ, вкладывая остатки моей выжившей души в то единственное, что мне осталось.

Наверное, я пытался выплеснуть через ор ту самую душу подальше от моего умирающего тела. А может, это просто естественная реакция человеческого организма, прописанная отдельным кодом на корке подсознания именно для таких случаев. Задуматься над этим у меня не было ни сил, ни желания, ни малейшей единицы времени. Как, собственно, и задуматься над причинами этого всепоглощающего адского жара. Ор выходил из меня, используя какой-то неподвластный обычному человеку диапазон волновых колебаний. Он был настолько мощным и пронизывающим всё вокруг, что оглушал даже меня, своего хозяина и непосредственного производителя. И он приносил облегчение. Он притуплял боль в моём недоваренном теле. Изгонял страх из моего недопечённого мозга. И создавал иллюзию полёта из этого адского места.

Хотя, стоп! Какую иллюзию? Я действительно летел! Нет, я падал. Да, я падал. Орал и падал. Падал и орал. Впрочем, длилось это совсем недолго. Буквально секунду, показавшуюся мне вечностью.

Какая-то неведомая сила разорвала путы, приматывающие меня, словно паутинки. Спихнула со ставшего уже частью меня сука. И предоставила силе притяжения возможность шлёпнуть во влажную болотную подстилку с характерным звуком. Болотной растительности я нахавался от души, но вот был почему-то совершенно не в претензии. Напротив, плюхнувшись в прохладную влагу, я остудил моё исстрадавшееся тело быстро и качественно. Вот только, правда, спереди. И чтобы остудить себя сзади и чтобы отплеваться от болотной растительности и вздохнуть полной грудью, насыщая начинавший задыхаться организм живительным кислородом, я, помогая затёкшими конечностями, с трудом перевалился на спину.