Брахман лежал, раскинувшись тощими мосластыми конечностями, по виду совершенно бездыханный. Тёплый безразличный дождь поливал его тело, полируя до коричневого блеска.

– А-а-а! – заблажила Каришма, застыв в дверном проёме и вцепившись руками в свои отвислые щёки. – Да на кого ж ты меня, сиротинушку, покинул, о возлюбленный супруг мой?! Ох, не слышать мне боле пенья птиц, не видеть солнечного света – весь мир во тьме горькой, беспроглядной!

Скорбящая вдова тяжко плюхнулась на четвереньки и поползла мимо посторонившейся гостьи под дождь, завыла, раскачиваясь в бессильной муке, принялась мазать лицо грязью и трепать седые патлы.

– Ох, не осталось мне боле радости в жизни, окромя как последовать за тобой, о величайший и светлейший среди жрецов Бхавани! Ох, пусти меня, Баларамушка, лягу подле, обниму твои крепкие плечи, согрею дыханием умолкшие навек уста!

Кира заслушалась.

«У тётки прям талант поэтический! Пошла бы в плакальщицы, деньгу бы заколачивала, вместо того, чтобы круглые сутки на жизнь жаловаться да у брата побираться. Хотя, может, у них тут профессиональные плакальщицы не в традиции?..»

Гостью так увлекло проникновенное выступление внезапно овдовевшей хозяйки, а сама безутешная вдова настолько вошла в творческий раж, что обе были несколько обескуражены, когда незадачливый крышестроитель нелепо задёргал конечностями и принялся, кашляя и отплёвываясь от дождя, переворачиваться набок. С кряхтением усевшись, он покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям, и зычно высморкался в лужу.

Воскресение ему в профит не зачлось. Остолбеневшая поначалу Каришма плюнула в сердцах, поднялась на ноги и поплелась смывать с лица грязь страдания.

– Благополучен ли почтенный брахман? – проявила участие Кира и склонилась к потерпевшему, помогая подняться. – Не продуло ли его во время столь стремительного перемещения с крыши к крыльцу?

Жрец пристрастно ощупал грязными руками грязную голову и, убедившись, что она нигде не треснула подобно яичной скорлупе, молча похромал в дом. На его лысом затылке стремительно формировалась великолепнейшая гематома.

– Вашу неучтивость, достопочтенный Баларама, - пробурчала ему вослед обидевшаяся молчанием хозяина гостья, - оправдывает только сотрясение мозга. Врождённое… - добавила она, подумав, и тоже поспешила под крышу.

… Утро следующего дождливого дня показало со всей очевидностью, что в сотрясённом мозгу жреца Бхавани и в самом деле произошли тектонические подвижки. Он что-то беспокойно бормотал, блуждая по комнатам, сшибая чаны и плошки, расставленные под потолочной капелью. Даже на утреннюю службу в храм не пошёл. Вместо этого уселся на свой порожек и нахохлился.

Каришма попыталась его пнуть, чтоб с дороги подвинулся, но была неожиданно перехвачена за лодыжку ополоумевшим супругом.

– Ой-ой! – возопила она, хватаясь руками за воздух. – Что ж ты, дурья башка, делаешь?!

– Умолкни, ничтожная! – с пафосом заявила дурья башка. – Ведаешь ли, на кого замахнулась нечестивой ногой своей?

– На свалившегося с крыши старого осла? – уточнила сварливая жена, высвобождая ногу.

Оскорбление скатилось с гордого облика досточтимого брахмана, как с гуся вода.

– Видение посетило меня, о женщина, во время пребывания на крыше. С крыши ближе к богам, потому-то Бхавани решила явиться мне там, а не в нашем маленьком захудалом храме. «Я одарю тебя, мой верный жрец!» - послышался её дивный глас, схожий с шелестом дождя и шорохом листвы. И я узрил божественный лик! Он был столь прекрасен, что в невыразимом блаженстве приобщения я остолбенел и покатился вниз, грянувшись оземь! Ибо никто из смертных не в силах выдержать сияния сего чудного образа…

Каришма заинтересовалась.

Её жёлчное лицо с застывшим в маске морщин злобным недовольством вытянулось и как-то провисло. Она втиснула на порожек, рядом с мужем, свой объёмный зад и всплеснула руками.

– Да неужто ж сама Бхавани? Вот уж чудо расчудесное! И чем одарила она тебя, о Баларама?.. Наконец-то! За столько лет преданного служения!

Брахман выдержал театральную паузу, знатно помариновав дрожащую от любопытства супругу и заставив заскучать гостью, а после значительно изрёк:

– Великая Бхавани даровала мне мудрость пандита и пророческий дар! – жрец воздел корявый палец и потряс им над своей многомудрой, если ему верить, головой с синей шишкой на затылке.

– Что? Мудрость пророка?.. Это ещё зачем? – разочаровалась Каришма и лицо её вновь собралось в гармошку брезгливого раздражения. – Вот уж одарила так одарила! Спасибочки, чего уж… Хоть бы спросила поперву – нужно ли оно нам, дарование это дурацкое! Спросила бы у своего верного слуги: хочу наградить тебя, досточтимый, что возьмёшь – мудрость али серебра горшок? Я ж вижу, сказала бы добрая богиня, что голодаешь ты, бедный мой Баларама, что жена твоя благонравная сносила свои последние башмаки десять лет назад… Так нет же! Кто ж когда спросит одариваемого? Всучили мудрость свою никчёмную – что хошь с ней, то и делай! Хошь в кашу клади, хошь на хлеб намазывай!