Сырник, не будь дурак, немедленно забился в угол и прикинулся ветошью. Хозяйка истерично завизжала. Что оставалось делать Кире посреди всеобщей паники? Ясен пень – возглавить оборону.

Она решительно схватила первое, что попалось под руку, а под руку ей попалась драгоценная книга со священными гимнами, и ринулась наружу. Из-за спины ей под ноги упала полоска света, обеспеченная наконец-таки мобилизовавшейся супругой героического брахмана и осветила два борющихся на земле тела.

– А-а-аа! – воинственно завопила Кира, вскидывая для удара тяжёлый фолиант и… замерла.

Она склонилась ниже, всматриваясь… Потом ещё ниже…

На утоптанной земле база визжал и бился в конвульсиях запутавшийся в уздечке несчастный брахман. Под ним утробно ревел, пытаясь поднять голову и суча копытами, офигевший осёл, никак не ожидавший подобного приёма в родной деревне.

Спазм судорожного, неудержимого смеха согнул Киру пополам, заставил попятиться и повалиться в пароксизме на входной порожек. Она хваталась за живот, стонала и задыхалась, не в силах остановиться. Когда ей уже стало казаться, что дело может кончиться плохо, и она весьма близка сейчас к пародоксальной смерти от припадошного веселья, девушка зажмурилась и принялась громко и глубоко дышать, раздувая щёки. Но владения собой хватало ненадолго: стоило ей бросить взгляд в сторонубезумной сцены поимки вора или вспомнить увиденное в свете фонаря, как новый приступ гомерического хохота накрывал её вновь.

Кира корчилась от смеха всё время, пока верная супруга выпутывала своего защитника из уздечки, приводила его в чувство и поднимала с земли напуганного осла.

Когда Каришма перешла к даче объяснений сбежавшимся на крики соседям, Кира, икая, вползла в дом. Потому что её истерическое веселье совсем не вязалось с вдохновенной версией событий, внезапно симпровизированной сообразительной хозяйкой.

– Вот, люди добрые, - вещала она с небрежным достоинством, - не далее, как сегодня до полудня дхоти Мотия пришёл к моему мужу и господину с просьбой отыскать пропавшего осла – и что же? Пандит весь день взывал к Бхавани, чтил её песнопениями, а к вечеру, как видите, она сама привела заблудшую животину и повергла её к ногам мудрейшего!

– И вправду, - перешёптывались люди, тараща потрясённые глаза, - это осёл Мотии. Ведь он же? Ну конечно! Не видишь разве – уздечка-то приметная! И ухо одно рваное… Ну точно тот самый! Вот чудеса! Видно, божеское благоволение и впрямь пролилось на голову нашего Баларамы! Бхавани щедро даровала ему не только мудрость великую, но и своё покровительство!.. А где же сам благочестивый жрец?

– Сам благочестивый жрец устамши, - отрезала его PR-агент и супруга по совместительству. – Вам кажется, добрые люди, просветление легко даётся? Вы бы поменьше тревожили почтенного пандита по пустякам, вот что я вам скажу! А то прётся каждый со своим ослом! Вы б ещё о курице его молиться попросили! Впредь только с чем-то стоящим! И сперва – ко мне!

Люди покивали согласно, поцокали языками и принялись расходиться. Счастливый Мотия увёл своего потеряшку, оставив у двери вязанку уже ощипанных кур и мешок гороха.

– --------------------------------

После чудесного обретения осла закончился затянувшийся сезон дождей. На следующий же день. Как отрезало.

Выглянуло умытое солнце, и деревенские жители, во всём примечающие приметы и знаки, эту долгожданную улыбку небес немедленно приписали в актив богоизбранного пандита. Кому ж, как не ему, любимцу Бхавани, разводить руками тучи?

Это первое солнечное утро привело и выплеснуло у порога скромного жилища великого аскета и подвижника Баларамы местного старосту во главе панчаята – представителей сельсовета. Расшаркавшись с хозяином и обменявшись для затравки светскими любезностями, а также восторгами по поводу хорошей погоды и видами на урожай, стороны перешли к делу.

Староста расчехлил принесённый с собой свёрток и любовно огладил показавшееся из тряпиц тусклое благородное свечение. Искусно сделанный посох, покрытый сусальным золотом, был бережно передан местной властью заслуженному гражданину:

– Прими, уважаемый, - торжественно провозгласил староста, цепляя вырезанными на навершии распахнутыми крыльями ветку смоковницы. – Чтобы возглавить нынешний полёт, достойней тебя человека нам не найти во всей Парнапаке! А уж в нашей общине и подавно…

Премудрый жрец этим почестям, казалось, совсем не был удивлён, напротив, он принял драгоценное подношение с видом ожидаемой неизбежности. Он с достоинством поклонился, согнув худую спину с торчащим, как у кистепёрой рыбы хребтом и разразился перед присутствующими пафосными благодарностями с обильным цитированием загадочных строф своей единственной книги.

Односельчане сперва почтительно внимали. Спустя минут тридцать слегка подувяли. Ещё минут через пятнадцать, осознав, что речь пандита надолго, расселись под смоковницей – перебить или удалиться никому и в голову не пришло. Оставалось одно: уныло наблюдать копошение в траве беззаботных букашек и задаваться философскими вопросами о необходимости приневоливать простых людей к приобщению совершенно ненужной им зауми на санскрите.

После первого часа разглагольствований Каришма послала Киру поднести оратору кружку воды.