– Ты, видимо, - Кира пристально вгляделась в косматую морду, освещённую красноватыми отблесками костра, - и есть сей результат?..

Медведь насупился.

– Колись давай! – понукнула дознавательница. – Чего уж теперь… - она подбросила в костерок ещё немного собранного Спальчиком сушняка, тот вспыхнул, затрещал, сыпанув фейерверком искр.

«Красиво… - мелькнула тоскливая мысль. – Почти как файершоу у Рената на днюхе… Господи, как же хочется обратно, в нормальную жизнь!»

Но вокруг, на её беду, царила жизнь ненормальная. Сказочная. Она оглядела дремучий ночной лес, обступивший поляну, вздохнула и с неприязнью остановила взор на говорящем медведе.

– Ты случайно… - она хмыкнула недоумённо, сама не веря в то, что всерьёз произносит сейчас подобную ересь, - случайно не принц заколдованный?

Зверь поднял на неё несчастные глаза.

– Что? – воскликнула Кира и расхохоталась. – Нет, правда? Так и есть? Везёт, блин, мне на принцев недоделанных!

– Да не принц я! – поспешил откреститься Медведь. – Хотя со второй частью предположения ты не ошиблась, девица… Я в самом деле заколдован. Осуждён на обличье звериное с человеческим самосознанием.

– Жесть! – согласилась девица. – Сочувствую тебе, бро… Как же это случилось?

Собеседник подумал, помялся, сомневаясь в необходимости ночных откровений с малознакомой беглой коровницей, и… видимо надумал. Видимо, беда его, утаиваемая ото всех и от каждого долгое время, требовала исповеди. Говорят, будто откровенный разговор может принести на краткий миг, в процессе, иллюзию облегчения…

В смятении он завозился на месте, рискуя разбудить Спальчика. Но тому – хоть бы хны, он и ухом не повёл. Ухом повёл Сырник, глянул на полуночников сонным глазом и снова уронил голову на щёку недорослика.

Убедившись, что никого особо не обеспокоил, Медведь осторожно вытянул лапы, положил на них морду и заговорил вполголоса:

– Я служил десятником в дозоре ночной стражи города э-э-э… Впрочем, неважно какого города. Всё равно это далеко отсюда, на северо-восток… Чудесный город – краше его нет на всём белом свете! Я до сих пор люблю его, хоть и сделал он меня несчастным изгоем… Его белокаменные стены, мощёные дубовыми плашками улицы, расписные терема и просторные площади не имеют равных во всей северной земле! Его девы прекрасны, юноши статны и храбры, а какую капусту квасили в харчевне «Тридорожье»!.. Уж не знаю, по-прежнему ли она там так же хороша, как и…

Кира зевнула:

– Давай свернём слегка лирическое вступление, окей? Ближе к телу…

– Что? А… Да, конечно. Я постараюсь… Однажды в наш город прибыло торговое посольство с востока, из-за Сумеречных гор. Князя на тот момент не оказалось на месте, промышлял он в полюдье, пришлось послам задержаться. На беду.

– Почему на беду?

– У нашего посадника, - вздохнул Медведь, - мужа в общем-то разумного, сын имеется единственный – такой лихой, что оторви да выбрось. Всю-то молодость он кутил да бражничал, баламутствовал, девок обижал да мирян цеплял. Порой, бывало, цеплял весьма чувствительно – до смертоубийства доходило. А всё одно – сухим из воды выбирался. Батюшка завсегда подсуетится: кому подмажет, кого замаслит – оно и пронесло вдругорядь, а после и забылось…

И в тот злополучный день он с молодцами своими разудалую гульбу затеял на Пригорье. А как упились до нужного порядка да раззадорились на медовых дрожжах, так и понесло их по городу бесчинствовать. Нагрянули и в «Тридорожье», где посольство обреталось и столовалось. И давай в трактирном зале шуметь да молодеческой удалью похваляться: столы переломали, занавеси подпалили, гостей разогнали, хозяина – почтенного и уважаемого человека – до гола раздели, в перьях изваляли. Забавлялись так…

Но боле всего досталось тем иноземцам из-за Сумеречных гор: одному пятки подпалили, чтоб, падла, не гыркотел по-непонятному, а быстрее по-нашему учился; второму морду начистили; а третьего вовсе прибили невзначай. Сами того даже не заметили…

– Что ж, - прокомментировала Кира, скучая: долгие разглагольствования на темы, не касающиеся её персоны, быстро начинали тяготить, - веселуха и в самом деле пёрла… Ты там каким боком затесался?

– Я в ту ночь в дозоре был… - рассказчик судорожно сглотнул и перевёл дыхание – видно, воспоминая эти давались ему непросто. – Поздновато оказались с ребятами у «Тридорожья»… Гуляк, правда осадили, как смогли. Мужика того, что они поджаривали, отбили… и другого, с побитой мордой… Их к лекарю свезли. А утром – я с докладом к сотнику: так, мол, и так, дело пахнет керосином – всё ж таки послы, не хрен собачий. Он репу почесал, грамотку мою докладную за кушак заткнул – и к посаднику прямиком. А от него привёз мне распоряжение: заткнуться и забыть. Вроде как не было в «Тридорожье» ни сына его лиходея, ни дружкой евоных. Мол, разбойный то был налёт. А с послами о том он договорится, опознают в случае чего кого надо…

– И ты заткнулся и забыл?

– А что мне было делать? – Медведь нервно облизнул нос. – Против лома переть? Поперёк сердца мне встал тот приказ, покой я потерял – совесть заедала, ведь осудят невиновных, а этот гусь опять будет в шоколаде… А тут князь воротился. И меня призвал. Честности потребовал. Мол, дошла до него народная молва, что совсем не так всё было, как посадник представить пытается. Возликовал я с дура ума – вот она, вишь, справедливость-то в лице князя явилась – и рассказал всё, отвёл душу! Только ничего не поменялось после того: осудили пару бродяг, с личностями которых послы вполне согласились, а посадникова сынка со товарищи отправили в воинский поход до сермягов - порастрясти удаль молодецкую. А как вернулись герои с добычей и славой, встречал их весь город с превеликими почестями…